Татьяна Князева - Ле-диез-то. Стихотворения

Мне шесть. Я и повар, и врач, и художник.
К разбитой коленке прижав подорожник,
Сижу на скамье и рисую в тетрадке,
И кружатся листья над детской площадкой.

Мне шесть. Я в гостях у неведомой тёти
Черешни ловлю в неостывшем компоте.
И мне темнота не страшна, ведь я, кстати,
Подпрыгнув, смогу повернуть выключатель.

Мне шесть. На ковре есть дороги и рельсы,
А в ванной, за тёмным и сумрачным лесом,
Есть омут с прозрачной водой. Я ныряла
И лично рукой глубину проверяла.

Весь мир не увидишь в окно. Он огромен.
А я наизусть помню бабушкин номер.
И много чего в моей памяти есть.
Мне шесть, а точнее —
четырежды шесть.

Зелёное стёклышко с вечным секретом —
Закончилось детство, кончается лето,
Где нет ни часов, ни будильника нет, и
Всё старше и старше ты с каждым рассветом.

Наверно, за то, что мы стали взрослей,
Нам крохою кажутся сто летних дней.
Нас жадное время совсем не щадит
И лишней минуткою не наградит.

Но там, в нашей школе, всё так же неспешны
Часы над доскою, и мне делом грешным
Всё кажется – если повесить их дома,
То время пойдёт, как тогда – по-другому.

И вновь за окошком с открытой фрамугой
Пронзительно пахнет асфальтом и югом,
И время торопишь, и ждёшь переменки,
И смотришь с тоской на ленивые стрелки.

А там, на балконе, с далёких веков
И санки, и ёлка, и вьюга под вечер.
Зима – это несколько робких шагов
В сугробы, морозному детству навстречу.

В заснеженный, синий, серебряный двор
Вприпрыжку по лесенке и на дорожку,
Где падает снег, расстилая ковёр,
Где пять снегирей, три синицы и кошка.

И если всё тонет в бесцветной грязи,
В холодной как лёд, пересоленной каше,
На стареньких санках меня увези
Подальше отсюда.
Подальше.
Подальше.

Липы цветут словно в детстве и там, по ту сторону.
Сердце щекочут зелёным синичьим гомоном.
Нитки травы в изумрудах и ветер чуть слаще.
Третье июля и жаркое летнее дальше.

Липы ведут прямо в детство, туда, на ту сторону —
Гладить собак и делить мандарины поровну.
Липы зовут на согретые солнцем качели
В мир беззащитно-зелёный и рыже-вечерний.

Липы рисуют узорною тенью на крышах.
Липы растут в позапрошлое выше и выше.
Где-то внизу, как щенок, на беспомощных лапах,
Молча глотаю, глотаю, глотаю их запах.

Кто-то следит каждый день за нами.
И, полыхая в осеннем рассвете,
Длинные фуры, гружённые снами,
Через барханы уходят в ветер.

А где-то в поросшем крапивой кювете
Забытые сны, словно книги, мокнут,
И счастливы мы… на другой планете,
Где молча не смотрим друг другу в окна.

Где мы болеем неизлечимо
Разными формами сладкой бессонницы…
Где мы спокойно проходим мимо
Друг друга, и после плакать не хочется

От неизбежности… Пасмурной свежести
Взглядов, холодных по осторожности,
От белоснежности…
снежности…
нежности —
От безнадёжности и от ничтожности.

Там, на какой-то другой планете,
С палубы нас не смывает штормами,
Там вряд ли кто-то следит за нами…
Там мы такие же… Только – дети.

Искрятся лужи и скрипят качели,
Все в пятнышках шатающейся тени.
Под лапами – песчаные метели,
И все мечты, что сбыться не успели.

В пути нет цели, словно в глупой драке,
И шкаф забит ненужными вещами,
Я – лучший друг нечёсаной дворняге
С торчащими мохнатыми ушами.

Когда-нибудь мы превратимся в камни
Или в лиловых ящериц крылатых.
Здесь всё смешалось, окунувшись в тайну,
И в прошлое плывут, как лодки, даты.

А сны, как силуэты, бродят молча,
Вдоль стен, круги сужая, – рано, рано…
А утром – дети знают это точно —
Ныряют в складки шерстяных диванов…

Моё двадцатое бушует лето,
Сосновым ветром гонит мыслей стаи.
Пекинские огни… В огне Цхинвали…
Слайд-шоу из закатов и рассветов.

Я двадцать пятым кадром вижу осень,
И солнце сквозь знамёна алых клёнов,
И гордый шёпот среди рыжих сосен,
Самодовольных и вечнозелёных.

Автомобили, словно привидения,
Сквозь ленты ливней лезущих в потёмки,
И листья книг, которые желтели
Не на деревьях, а на пыльной полке…

Перекипит, и мне приснится этот
Прозрачный бред, и лужи, и качели.
Мы будем выть на Сириус дуэтом —
Я и мои песчаные метели…

Осколками звёзд и стеклом разрезая лапы,
В туманную ржавь, как придётся, куда придётся
Бежать от себя – как от тени бежать на запад:
Она не отстанет, пока не закатится солнце.

Теплеет. Всё слаще ветра́ и всё дальше метели.
И липкая вата на пальцах цветущих вишен.
Промокшие в майской росе, заскрипят карусели
На дне твоей памяти, там, где никто не услышит.
Бежать от себя, задевая в толпе прохожих,

Цепляясь за выступы крыш и обломки апрелей.
А каждый из тех, кто навстречу (поспорим?) тоже
Бежит от себя как от поезда по туннелю.

И вот убежал, показалось, и тьма, и затишье.
В ушах только звон от лилового псевдо-забвенья.
И вдруг в пустоте, где-то рядом с собой, услышишь,
Как сам же, с дороги устав, ты вздохнул с облегченьем.

Весь мир, искажаясь в глазах твоих, пенясь и плавясь,
Не устаёт быть, как рельс, параллельным небу.
Вот так! Мы попались, мы все, как один, попались —
На эту луну, на большую горбушку хлеба.