Валерий Архипов - Жизнь – сказка

Ты в моей комнате. Чья же ты чья?
Босиком по комнате, как по травке.
А потом во дворике судачили бабки —
Что ж это за краля? Чья она, чья?
В комнате моей тесно.
Стол. Диван. Кресло.
Ты в моей комнате.
Но чья же ты, чья?
Думал, будешь моей невестой.
Но ты пришла быстро и быстро ушла.
А запах французких со мной остался.
На столе расческа тоже твоя.
У бабушек во дворике спор продолжался —
Кто ж она такая?
Чья она, чья?

Ночью уснут даже те одинокие в белом.
Их дуновенья боимся, дрожим, не хотим.
Призраки ночи, собаки бездомные с гневом
смотрят на небо: А мы почему не летим?
Там и просторно и воздуха много без гари,
падали нету, лишь свечкою смотрит луна.
Здесь, на земле мы не мало всего повидали,
больше плохого, но наша ли это вина.
Лайка по небу летала откормленной сукой.
Номер не вышел, осталась на век зимовать.
Был бы хозяин, и мы б его добрую руку
молча лизали, хвостами бы стали вилять.
Вот обворованный сад вдруг заплачет устало.
Ветви-ревматики телом повержены ниц.
Кончится лето и детские жалобы: Мама!
Слижут собаки, как крылья раздавленных птиц.
Бедные псы, вы сегодня почти не одеты.
Ночь коротка ли? А есть у вас на ночь постель?
Девочка в туфлях малиновых, нежная, где ты!
В детстве осталась. Я нес ей из школы портфель.

Закатилась моя душа в колодец.
Голос стал и тоненький и ломкий.
Из-за опостылевшей мне телки
Стал я для себя седой уродец.
Добрая, лобастая корова
Языком с кустов слизала пену.
Я иду усталый, отупелый,
Но уже ко всякому готовый.
Знаю я, что накричит синица
О любви, о злой тоске, о муке.
Ведь не бред, не сон же эта жрица.
Вижу в кольцах чувственные руки.
Прелести воинственной русалки
Что-то мне расскажут в упоеньи
И придет лесное вдохновенье
В чуть позеленевшем полушалке.

Останови растление ума,
что бы тебе судьба в платьишке красном
ни говорила, притворись несчастной,
сдави виски, восторг сгони с чела.
Пусть музыкой войдут мои шаги,
перетерпи нахлынувшую радость.
Представь, что по ступенькам сапоги,
что похоронка или даже старость,
но только улыбаться не моги.
Но вот когда разверзнется земля
и сад умрет, где был тобой любим я,
где ты была прекрасна как заря,
но вот, как лишаи, концлагеря,
ползут по волосам твоим красивым,
ты улыбайся,
Улыбаюсь я.
Бегу в полубреду через овраги,
полуизбитый, дыбом голова.
Как быстро распадаются слова
о сладкой боли, о больной отваге.
Скажи мне: «Милый!..»,
спой мне, ради бога,
затей пирушку и захохочи
так, чтоб содрогнулись палачи.
Одень свои прекрасные одежды,
картошки смуглой в чугунке неси,
но веселись, прошу же, веселись,
кричи над вожделенною землею,
что я с тобою,
я опять с тобою,
прошу тебя, как можешь, веселись,
а я тебя тихонько успокою.

Ты сказала – я вышел на круг,
на таинственный,
долгий,
небесный.
Ну а волосы рвутся из рук,
в неизвестность плывут,
в неизвестность.
А я может быть неба пастух.
Вот созвездие льва впереди.
Но костер нашей славы потух,
не успел разгореться. Дожди.
Я в объятьях твоих не сгорел.
Не поставить на вечную карту.
Гвозди в руки и вечный предел.
Беспредел,
как любовь к Бонапарту.
Бьет в висок мне пружинящий нерв,
как тревога, которой и нету.
Подними до молитвенных сфер
слабый дух мой, он просит ответа
на насущий вопрос бытия,
где желанную мысль не находишь.
Голос мудрости – злая змея
говорит, что ты снова уходишь
под нестыдный напев: тра-ля-ля…
Но вдруг дернешься,
вспыхнешь,
мелькнешь.
Стисну губы до боли, до крика
пусть исчезнет кристальная ложь
ты придешь в кандалах, но придешь
поздней осенью
девочкой дикой.

А монах за червонной стеной
не тебе ли кричит: Аллилуя!
Перетерпишь, предстанешь другой —
королевой чужих поцелуев.
Королева печальных дворов,
анфилад,
пирамид,
хуторов,
дай кандальные шрамы омою,
ведь по первому слову ОМОНы
оборвут нашу память, как плеть,
и запрут в золоченую клеть.
Или может ты станешь послушной.
Но не будь никогда равнодушной,
подскажи,
что ты хочешь летать.
Если хочешь, я брошу писать.
Если скажешь – исчезни,
взорвусь.

Ну, а в общем-то мы от бога,