Олег Филипенко - Один день неизвестного поэта. Поэма

волею случая вновь в этом доме. Как мир все же тесен,

хоть и обширна Москва. Я теперь здесь снимаю квартиру.

Мишу же вновь не особо стремился увидеть, ведь столько

лет уж прошло, да и точно квартиры не помнил его я.

Раз только как-то шатался по дворику возле подъезда,

где проживал Михаил, и глазами искал его окна,

вспомнить пытаясь этаж, как на детской площадке увидел

трех мужиков, что «козла» забивали, за столиком сидя.

Пиво они распивали и громко смеялись, горланя.

Мне показалось, что был среди них и мой Миша. Обрюзг он

и полысел, но его я узнал, если только, конечно,

не ошибался. К нему подходить мне совсем не хотелось.

Надо же, как изменяет нас время. А ведь он тянулся

все же к прекрасному. Где те порывы? Где лучшие чувства?

Нет, не сдаваться. И гибнуть как дерево – стоя. Вот кредо.

В поезде плотно прижали меня окружавшие люди,

что, как и я, на работу, наверное, путь свой держали.

Малоприятный момент, – не люблю, когда много народу

в поезде, – душно и воздуха всем не хватает. И грустно

как-то становится. Впрочем, себя приучить я стараюсь

даже такие моменты ценить – ведь и их не воротишь!

Время, что плавно течет, я стараюсь дробить до молекул,

кайф находя в мимолетностях. В поезде можно, к примеру,

лица людей изучать и пытаться понять о них что-то,

что сокровенным зовется. И в целом я должен заметить —

грустно становится… Мало счастливых увидите глаз вы.

Или еще на рекламу смешную иной раз взгляд бросишь

и улыбнешься игривому ты содержанию оной.

Шутки люблю я. Люблю посмеяться. Что сделаешь? Грешен.

Так, кое-как, я доехал до станции, имя носившей

очень любимого мною поэта, который лет десять

где-то назад просто душу лечил мне своими стихами,

просто бальзамом ложился на сердце влюбленное. О, Маяковский!

Сколько я глупостей слышал о нем от людей оскопленных

в области сердца! И где эти люди? А где Маяковский?

То-то же… Этих людей, что хулили его, знать не знаю…

По эскалатору вверх подыматься я стал – для здоровья

вновь зашагал вверх по лестнице, – мышцы чуть-чуть разработать.

Спортом любил заниматься все школьные годы, – футболом

я увлекался, борьбою классической, – был чемпионом

Крыма аж несколько раз среди юношей младших, в четверку

лучших борцов Украины один раз вошел, но по правде

все ж через силу борьбой занимался, – душа не лежала.

Больше футбол я любил. Да и прочьи командные игры.

В армии тоже пришлось подружиться со спортом, там, правда,

были свои заморочки, далекие, в общем, от спорта.

А в институте уже расслабуха пошла в этом смысле.

Хоть и играли порою в футбол мы на сцене во время

тех репетиций, где не было мастера, ибо он точно

нас отругал бы за это, но все ж это было не часто.

Ну, а потом, после ГИТИСа, спорт я забросил совсем уж.

Так, иногда, отожмуся от пола иль вот, как сегодня,

просто по лестнице вверх устремлюсь, разминаясь немного.

Выйдя на улицу, я с наслаждением солнце увидел.

Взял я листок, что у входа в метро раздавал всем прохожим

бледный мужчина в потертом пальто и дырявых ботинках.

Мельком взглянул на листок: зазывают на платные курсы

по изученью английского. Русский язык бы освоить!

Скомкал листочек и выбросил: некогда этим заняться!

Да и желания нет. Да и денег мне жалко на это.

Да ведь и денег же нет. Стоп. О деньгах покамест не думать.

Вот на работу приду… Наслаждаясь чудеснейшим утром,

я зашагал вдоль забора. Беспечность полезна для духа.

Как хорошо бы сейчас оказаться на родине, возле

моря спокойного. Утром в такую погоду подобна

глади стекла его даль, и едва возле берега дышит

море, волну за волной нагоняя на берег беззвучно.

Там тишина. Только чаек порой крик услышишь да хлюпнет

тельце баклана о воду, охотника за мелкой рыбой.

Здесь же, в Москве, если вслушаться – гул беспрестанный и ночью.

Днем же – и скрежет, и вой, и сигналы – безумие, словом.

Если не жить этим ритмом и, скажем, приехать в столицу

со стороны, то подумаешь: бедные, бедные люди!

Да и себя станет жалко: как в джунглях таких одиноко!

Если же есть чем заняться, как мне, например, то привыкнешь

к этому ритму и впишешься в архитектонику эту.

Впрочем, мечта моя вне этой жизни лежит. Я хотел бы

жить сибаритом и с женщиной близкой, любимой шататься

по континентам и странам, в гостиницах разных ночуя.

Там бы любовью я с ней занимался (чем чаще, тем лучше)

и наслаждался красотами чуждой обоим нам жизни.

И оттого, что вокруг ни души нет знакомой, нам было б

вместе с любимой так странно, так мы бы друг друга любили!

Два одиноких, заброшенных в мир человека, вдруг стали б

целым одним. О, как я бы хотел этой жизни на грани

света и тьмы. Думать лишь о любви и о смерти – вот благо!

Но для такой праздной жизни нужны людям деньги. О горе!

Вот и работаю я, чтоб хотя бы частицу мечтаний

осуществить. А другого мне в жизни, пожалуй, не надо.

Раньше я славы хотел, да и нынче бы не отказался

если б пришла она, но не умру без нее – это точно.

А без любви не прожить. Для чего тогда, братцы, работать?

Да и работать желательно мало. Чем меньше, тем лучше.

Все же до нищенства не доводить себя – в нем униженье.

Я и писателем стал потому лишь, чтоб дома работать.

Ну, это я завернул – все же были к тому предпосылки.

Да и не платят за труд ни гроша мне писательский. Фирму

вынужден был я создать по устройству людей на работу

вместе с приятелем. Этим кормлюсь я на самом-то деле.

Вот и иду на работу. В подъезд захожу того дома,

что знаменит тем, что здесь жил когда-то Булгаков, и здесь же

происходили событья, известные нам по роману

про Маргариту и Мастера, – рядом «плохая квартира».

Ну, а в подъезде, куда я вошел, если верить газете,

Фанни Каплан проживала, что в Ленина хоть и стреляла,

но только ранила. Впрочем, что здесь проживала эсерка —

я почерпнул из «МК», если память мне не изменяет.

Верить ли вам сей газете, – решайте вы сами. Я верю.

Так интересней. По лестнице стал подниматься я быстро.

Был здесь недавно ремонт косметический, – стены белили, —

так что все чисто вокруг, а до этого стены все были

сильно исписаны в разное время фломастером, ручкой,

краской, помадой губной и еще черти чем – непонятно.

Надписи были на русском, а также еще на английском.

Я свой имел интерес, когда каждую новую надпись

взглядом оценивал, но раскрывать тайный смысл вам не буду.

Детские игры… Но ладно… Поднявшись под самую крышу,

я позвонил. Мне охранник открыл дверь с улыбкою сонной.

Как все течет и меняется! Только недавно другие