КИР КОРОВ - ТАНЦЫ НАД БЕЗДНОЙ

Опять звезда печальная упала —
Я в полночи над городом летел,
О, как прорваться в небо я хотел! —
Но сила страсти в бездну увлекала.

А мир внизу любовью задыхался —
Взглянул, не удержался – дёрнул бес —
Опять на эту удочку попался
И в чью-то матку грохнулся с небес!

Упал наотмашь, парочка на пике
Любовной страсти, я – такую мать! —
Весь ошалел в священном этом крике,
Пытался даже ангелов позвать!

Её потом он часто домогался,
Ночами спать спокойно не давал,
Я поначалу дрейфил и стеснялся,
Потом о мести неминуемой мечтал.

Кричал как заяц – больно было уху —
Вот вылезу и трахну кирпичом!
А ангелы мне шили групповуху,
Но я-то был как будто не причём?!

Скользнув по сердцу взглядом оловянным,
Он вновь в тенётах матрицы исчез,
А я в полубезумье окаянном
В мир грешый сквозь влагалище пролез!

Средь этих окровавленных платенец
Святого Чуда, право, не найти,
Лежал я, не-божественный младенец,
И грудь? сосал у млечного пути.

Был смертный грех за счастье жизни плата,
Уже в пелёнках я «пошёл на вы»,
И в белых, но затасканных халатах
Несли свои дары ко мне волхвы.

Был первый дар – слепая жажда власти,
Был дар второй – себя за бога мнить,
Зашили лаз и наложили пластырь
Да сели рядом водку жадно пить.

А я глядел… Проход был, видно, узкий,
Что помогло о небе мне забыть,
И сразу пить учился без закуски,
И раньше ненавидеть, чем любить.

Был третий дар пропитан смертным ядом,
И я глазами «мать твою» искал,
Волхвы курили свой вонючий ладан,
Один из банки спирт уже лакал.

Ещё шептали ангелы про нежность,
Но в голову входил коварный хмель,
И видел я лишь бритую промежность
И чёрный нескончаемый тоннель…

Вот венский стул мой летает по комнате в Венском
Вальсе со страусом-птицею в ритме Вселенском…
Да уж не снится ли это всё мне? – Кот Морсилий
Кинул мышей и танцует без всяких усилий

Вкруг Таннен-Баум – последней оставшейся Ёлки,
Вслед за своим очумевшим хвостом, да без толку —
Так и не вспомнить ему эту точную дату
Лет временных, как бродил он, матёрый, когда-то

П о цепи кр угом, то влево склоняясь, то вправо,
Так возомнил себе, будто имеет он право,
Да не заметил, как в двойственность вляпался быстро,
Стал знаменитым на весь белый свет уклонистом

Вправо – как выжрет в натуре флакон политуры,
Влево – в дупло до какой-нибудь белочки-дуры
Или русалки – у этой дуплище поболе —
Век не увидеть за это усатому воли!

Больше косил, старый блудень, конечно, налево
Да засекал так походу тропинки у древа —
Все тупики, закоулки, местечки глухие,
И подбивал урганов на делишки лихие.

Выгреб ведь всё золотишко из Лукоморской
Каторги и умыкнул он его так неброско
Вместе с подельницей Белкою-Золоторучкой
Да прихватил кандалы золотые и кучку

Чудо-орешков – рубины, смарагд-изумруды —
Выскреб так весь Watrmark подчистую, паскуда!
Он на цепи двадцать лет ведь кормился от пуза,
После побега не стала цепочка обузой —

Двадцать годов он кормился потом ещё цепью,
Только не ведал, не знал, что к а рмил-то при этом
Он лишь Хозяйку-Ягу – ведьму старую Карму,
И заслужил от неё лукоморскую кару —

Так вот теперь полуспящую чернь развлекает,
Громко от зрелища стульев парящих икает,
Старый, хромой, полудохлый котяра Морсилий,
Ёлку к тому же давно уж на мебель срубили,

Вот не куплю в этот раз я себе Баум Таннен —
Некуда ставить – я нынче в процессе скитаний,
Ведь всё равно две недели теперь будет сниться
Чёрная Ёлка со сдохшею птицей-синицей,

Странная Ёлка с повисшим на ней головою
Вниз Старым Годом, метущим седой бородою
Пол прегрязнющий, не мытый уж в кои-то веки —
Выпали прямо на грязь все подарки калеки.

Их собирает и прячет за пазуху снова
Тоже слепой и хромой нью-юродивый Новый
Год со своею женою – чего тебе, жено? —
Настей-Снегуркой, на левое ухо блаженной

И отмороженной в лапах седого Мороза —
Новый теперь у неё в муженьках отморозок —
Старого хрена он за хрен на ёлку подвесил —
Вот накудесил он здесь уже так начудесил!

Нью-Чудотворец берёт у сыгравшего в ящик
Чудо-подарочки и раздаёт их парящим
Вкруг странной ёлки двенадцати месяцам-стульям —
Берта-Мария! – и этот подельник в разгуле!

Все-то хотят от чудесного сна поживиться —
Тут оживает Снегурочка – птица-синица.
Дохлая в хлам – и поди же ты – вдруг оживает! —
И бородёнку хромому хрычу поджигает —

Так загорелись огни на загадочной ели,
Стулья разлили вино и недружно запели.
Тут и Морсилий как тут – Воробьянинов Киса! —
Дали чекушку ему самогонки из риса.

Хряпнул, нюхнул под хвостом – заколдобился ажно!
Ну и пошёл вытанцовывать барыню важно,
Месяцы-стулья давай тут подплясывать Кисе —
Знать на грибах самогонка была – не на рисе!

Месяцы-Стулья прикинулись все вдруг мышами
Ну, и давай щекотать под хвостом и ушами
Кису-Кота, он на коготь их пробует лапой —
Чик коготочком – как бритвой когда-то Остапа.

Всех порешил подчистую матёрый мокрушник
И бесконечное время похерил-порушил
Да покидал табуретки в костёр новогодний,
Чтобы не в прошлом, не в будущем жить, а сегодня,

Чтобы желанья не мучали птичку-синичку,
Свистнула Настя-Снегурочка серные спички,
Вот и горят теперь все эти месяцы-страсти —
Баба Яга подожгла хрен у Старого – здрасьте!

Самым же хитрым средь всех был Морсилиев Киса —
Тут все желанья его основные сбылися,
Схамал концы все вселенский огонь Гераклита,
А виноват-то во всём был Снегурочкин клитор!

Ехал грека, сунул в реку,
И река сказала греку:
Слушай, хрен античный, не балуй!
Мы блюдём себя до брака,
А не то – как свистну Рака —
Схватит Рак тебя за длинный буй!

Ехал грека через реку —
Поплохело чтой-то греку,
И хоть был наш грек зело спесив,
Так как впредь не чаял брака,
То решил не злобить Рака,
Вынул и уплыл, слегка спустив.