Ярослав Вержбицкий - Поэма «Объединенный разум»

Стихи, как магии наука,
Но вот ещё какая штука –
Я чувствовал прилив волны,
Как будто приближенье Бога,
Ведь без него не до порога,
Как говорит нам глас молвы.

И я его услышал голос,
Сверкнул словами мысли колос,
В восторге ужаса своём,
На мне зашевелился волос,
Как будто ток прошёлся в нём.

Пушкин: – Что ж, здравствуй, добрый мой собрат,
Приветствовать тебя я рад,
Обычно мимо пролетаю,
В Москве я редко уж бываю.

Но размышления твои
Меня сегодня привлекли,
Хотя хочу тебе признаться –
Сюда мне трудно добираться.

Меня уж стали забывать,
Стихи не могут вслух читать,
А в школе просто катастрофа,
Сплошная в головах Европа.

Английский требуют зубрить,
Чтоб господину своему
Дворовый мальчик дверь открыть,
Смог по-английски говорить.

Такие дни уж на Руси бывали,
Когда французский изучали,
По-русски так ни в зуб ногой,
Лишь «монсеньор» да «боже мой».

Теперь садись, меня послушай,
У стен порой бывают уши,
Но не проникнет враг в наш Дом,
Он не услышит шёпот – гром.

Истории далёкой тайны
Тебе открою в ожиданье,
Промчались мигом сотни лет,
И вот получишь ты ответ.

Так знай же первую ты тайну –
Причину моего скитанья.
Мой дух витает над страной,
Но сила в правде, Бог со мной!

Как рано пулею коварной,
Врагов дуэлию бездарной
Перо сумели надломить!
Я жить хотел, любить, творить.

Когда небрежною рукою
Лились в тетрадь стихи рекою,
То с неба слышал я завет
Писать божественный сонет.

Возьми гусиное перо –
Открою таинство миров.
Не спорь, так решено судьбой давно,
Писать ты будешь все равно.

Теперь тебе вручаю дар:
Души томленье, страсти жар,
Когда в твой разум муз виденье
Приходит в нужное мгновенье,
То искра божья разгорелась наконец,
Которую вдохнул в тебя Творец.
Но я не скрою, этот дар
Порой опасней, чем пожар…

В советской школе вам твердили:
«Цари поэта застрелили»,
Да, были споры между нами,
И гнали волны мы цунами.

Царь государство защищал,
Консервативен был в подходах,
Я ж новых вольностей искал
В трудах, свободах и походах.

Был Император где-то прав,
Лишь изредка державный нрав
Вдруг прорывался изверженьем
И громогласным осужденьем.

Но оба мы играли роль,
Лишь только нам был дан пароль
Мистической державной силы,
Лишь за неё одну просили
Россию-матушку любить,
В святых молитвах не забыть.

Да, были споры между нами,
И не были мы с ним друзьями,
Но чтоб убить – вот это зря,
Поклёп на батюшку-царя.

Но кто-то всех хотел стравить,
Стране, народу навредить.
Дантес приехал, вот сюрприз,
Интриги чёрные плелись,
И роковая колесница
Стремительно несётся вниз.

Как будто вижу страшный сон –
Услышал собственный я стон
И пули свист, качнулся лес,
Но тем стрелком был не Дантес.

В кустах, под шум и дым дуэли,
В тени густой и стройной ели,
С крупнокалиберным «бизоном»
Сидел убийца из Сиона.

Тираны тайные Земли
Простить поэту не могли
Величье духа возрожденья,
России новое рожденье.

И то, что я почти один,
Свободы верный Паладин,
Глаголом жёг сердца людей,
Чтоб было видно без прикрас,
Кто есть святой, а кто злодей.

А что Дантес?
Был бледный весь,
Его дуэльный пистолет
Не мог наделать столько бед.

Он для себя решил давно,
Что промахнётся все равно,
Не мог открыто извиниться,
Наёмный тоже был убийца.

Но он «Руслана» прочитал,
И правды дух над ним витал,
И, невзирая на приказ,
В моем убийстве дал отказ.

Но непонятная картина,
Взгляд удивлённый поражал,
Я с пулей на снегу лежал
И руку к сердцу прижимал.

Сбылось цыганки предсказанье,
Масонов тайные желанья,
Сиона Каббалы шептанье,
Сумели тело поразить,
Но дух великого поэта
Навечно остаётся жить!

Пушкин: – Мой друг, скажу тебе, что очень
Твоей судьбой я озабочен.
Поэты долго не живут,
Некрологи потом соврут:

«Погиб поэт, невольник чести»…
Никто не знает центра мести
Всему, что дышит и живёт,
Кто сочиняет и поёт.

Планете гимны посвящает,
Кто правду-матушку вещает,
Когда читает вся страна,
Тогда боится сатана…

Вот Лермонтов, поэт и друг,
Покинул быстро жизни круг,
Его судьба с моей похожи,
Хоть в жизни были мы не схожи.
Растоптаны его души криницы
Наёмным выстрелом убийцы.

Есенин – русская душа,
Мятежная, но хороша.
И в синем поле васильковом
Прошла незримая межа.

Был вольнодумец, жизнелюб,
Писал стихи не покладая рук,
Его любили все вокруг,
Как мог себя прикончить вдруг?

Вот Горький, вот Маяковский-брат
Всегда стихи писать был рад,
Он всем буржуям мог назло
Воткнуть гусиное перо…

История их смерти, право,
Покрыта тайною отравой,
И мы не знаем до сих пор,
Где палача лежит топор.

Последней жертвой стал Тальков,
Пружиной был, как сталь таков,
Всегда он был, на белом свете,
Мы не услышим песни эти,

Что пел поэт, что пел нам бард,
Он смелый был, как леопард,
Но вновь коварною рукой
Он был отправлен на покой.

Я узнаю знакомый профиль,
Опять сюда приехал профи,
Убит поэт, и недопет,
Его пророческий сонет.

А что убийца? Как всегда
Идут по-прежнему дела,
Когда своё он сделал дело,
Еще лежало тёплым тело,
Сказал, что это был не он,
И укатил опять в Сион,
И правосудия рука
Его не тронет никогда!

Однако на вершине гор
Я слышу тихий приговор.
Течёт возмездия река,
И широка, и глубока…

Пушкин: – В твою защиту будет голос,
Не упадёт и с тени волос,
Но миссию – даёшь зарок –
Исполнить должен точно в срок.