Анатолий Жариков - День пятый

Молекула швабры состоит

из атомов швабры.

А уже на восьмом марафон-километре

спины позвонки стремятся в дугу и

вот тебе маслом картина:

всунешь ногу в штанину

и ждёшь попутного ветра,

чтобы войти в другую.

Или загрузишь пружину,

закроешь веки

и надеешься в страхе –

ан слышишь под пахом

тихий, осмысленный, мирный

тик вековой стрелки.

***

Почему ты их не замочил ещё в чреве

Евы, изобретателей денег, пороха, петли?

От убогих корней болеют деревья,

пятна на солнце от сильного ветра

или жаркого лета. На кой деньги, когда в главсовете

отсырел порох или на шее петля?

Изобретателю любви не светит

долго светить, здесь не заметят,

не приветят и не поймут.

Задним умом пожалеем Му-му

и залюбим не спеша, основательно, еле

на всех изгибах Мёбиуса постели.

***

Плодитесь и размножайтесь.

Создатель

Бог оглянулся:

нас уже много.

Плевок на дорогу.

***

После взрыва

ослепло поле ромашек.

Жаркое лето 2017-го.

***

Знаков зодиака выше

крыша хижины поэта.

Сияют прорехи.

(почти песня)

Утро начинается с рассвета,

с яичницы с котлетой,

с кларнета, с в ноге спазма.

А в Марьинке ни воды, ни газа,

ни хлеба, ни сала.

Утро начинается с подвала.

Сидишь, торчишь,

дрожишь, дрочишь,

бога просишь –

отведи, родимый,

пулю, гранату, мину

от Марьинки моей,

страх развей.

Залёг в блокаде,

как Мандельштам в Ленинграде,

как Мандельштам в гробу

считаю – бум! бум! –

снаряды.

Не трогайте, пожалуйста, Марьинку,

гады!

***

Ты создал нас

по образу и подобию.

Зачем творим тебя по своему?

***

Последний букет

из красных роз.

Полная ванна.

***

Чтобы умереть,

не обязательно

жить.

***

И то сказать:

я жил на все четыре

земных дороги,

слышал песнь дрозда,

опаздывал на поезда,

купался в море,

кур в колхозе тырил.

Пройдя же далеко за середину

пути своей, подобно Насреддину,

жонглируя судьбой добра и зла,

я бросил дом и женщину в том доме

и ничему не научился, кроме

упрямства и терпения осла.

Я исчерпал словами бытие,

в быту мне тесно, потому и страстно.

Я пью из лужи, я руками ем

и вытираю губы о пространство.

***

Хеопса слева, Колизея справа –

забвения трава.

История забудется в тиранах,

поэт в словах.

***

Рано бомжику вставать,

время ренту собирать,

пожурил он бога мать,

потянулся – благодать,

неохота умирать.

***

Чудно просыпается жизнь.

И не хватает сил

умереть.

***

Если б Елену сожгли на костре,

а Париса распяли,

не сгорела б Троя, а те

греки, которые не с той встали,

сидели б дома, пили вино, ласкали женщин,

толкали речи.

И Гомер не ослеп бы,

пиша такие длинные строчки

под олеандровой свечью,

впрочем было б нелепо

думать о трусости греков,

пусть их.

***

Живу,

пишу,

иногда получается.

***

Ольга диво

парит над Киевом,

вымысливает малютку Иву.

Над Евпаторией

Майя

с малюткой Ру.

***

И сколько легионов лет,

господи, адский твой пламень.

Жив ещё внук твой Каин,

в левой руке хлеб,

в правой камень.

***

Бог дал нам руки,

чтобы мы накладывали их

на эротические места женщин.

Бог дал нам слово,

чтобы мы извлекали из него

другие слова и смыслы.

Дай нам, бог, локатор,

чтобы мы определили

место твоего лежбища.

***

Не скотская власть.

Владеть всеми

как быть всем.

***

Небесный потолок

зажигает люстры.

Приседает сознание.

***

Осенний

монолог

голого ясеня.

***

Протягивает

дерево –

лист, плод, сук.

***

У моего бога

нет денег,

женщины, рассудка.

***

Дождь.

Снег.

Медицинский спирт.

***

Родничок в ложбинке.

Мечется Млечный

в ладонях ковшике.

***

Засыпаю, не дочитав

письма Гоголя

к маменьке.

***

Приходил сын бога,

ставил клистир. Не помогло.

Ушёл.

Мой чердак на четвёртом пятиэтажки,

в нём стол-ящик, стул ящик и всякая лажа.

Иногда залетает в окно голубиная почта,

я пишучий, живучий, влюблючий и прочая.

Высоко под окном сквозная трещина,

иногда приходит (снится) любимая женщина.

Чаще только никто не приходит, здесь тихо,

слышно даже, как кровь, опомнившись, тикает.

Иногда приходит ещё не старый:

то допить забыл, то за пустой тарой.

Или струны настраивает на бесструнной гитаре.

В Женеве холодно. В Италии холера,

лечу в Париж: бульвары, дамы, пунш.

Шучу, конечно, хватит мне без меры

тепла и здравия от наших мёртвых душ.

Мне скучно, томно,

жить чего мне для?

Addio, потомки! –

Gogol Nicola.

«Здравствуй, Мыколо! –

пишет земляк, -

от Вечеров бывают колики,

от Ревизора – столбняк.

Пришли Мёртвых душ,

мать их так!»

***

Красота

позволяет дрожать

сочувствующей мышце.

***

Два титанических слова

ворочают мир:

от языка и от сердца.

***

До тридцати мы молоды, а потом

тихо любим.

Мужчина задыхается животом,

женщина грудью.

***

Как будто я выехал

и со мной не простился.

Клочки бумаги, стакан на столе,

рубашка на стуле

в номере недорогой гостиницы.

***

Утром не жарко,

летит тополиный пух,

сидят в детском парке

отец, сын и просто дух.

Говорит сыну отец:

–Будь не мальчиком, но мужем,

не болтайся в саду, не броди по лужам,

одна нога там, другая тут,

не высовывайся, а то распнут,

а ты нам скоро как нужен.

Посылает отец сына,

два квартала до магазина.

***

Я напишу вам что-то пошлое,

случайное или нарочно.

Как наша жизнь уходит в почву,

поэзия уходит в прошлое.

Читатель грошик дал за строчку.

«Проси, – сказал, – у бога матери».

Поэзия уходив автора,

как наша жизнь уходит в почву.

Сожгу, порву, закрою почту,

останется одно хорошее.

Поэзия уходит в прошлое,

как наша жизнь уходит в почву.

***

Поэзия –

вариант из

666 вариантов.

***

В небо

ты пока ещё не смотришь.

Ты пока задираешь голову.

***

Проснулся –

оправдывайся, художник.

И мир оправдывай.

***

Дорога –

не идти –

убегать.

***

Утренняя голубя молитва,

по лицу размазываю бритву,

женщина уходит на массаж,

в небе облака из сажи,

а из сада яблок сладкий запах,

я умру сегодня или завтра.

***

молодое зелёное

светлое движение

живёт в лесу

***

Распечатал женщину,

яичницу, кофе,

дождь после обеда.

***

Посмотрела строчки –

«Почисть картошки», -