Елена Трикозина - У любви привкус терпкий. Любовная лирика

Я бессильна, ты слышишь, пред тобою бессильна.
Не исправить мне прошлых ужасных ошибок.
И какой ни была бы я смелой и сильной,
Не стереть мириадами усердных попыток.
Может, время и лечит душевные раны,
Но я знаю, что мысли вольны всё испортить.
Забывается то, что для нас было важным,
Ведь плохое намного нам легче запомнить.
Тебе выбор останется правильный сделать:
Попытаться понять и простить неисправное
Или спешно собрав свои вещи, уехать,
Лишь приняв свою гордость как самое главное.
И я знаю о твоём душевном конфликте,
Изнутри разъедающим все мысли дотла.
Я с тревогой на сердце ожидаю вердикта,
Лишь надеясь, что ты не уйдёшь навсегда.

Грубыми пальцами был спущен курок.
Резкие звуки выстрела.
С учащённым дыханием я валюсь с ног,
Бросая взгляды пристальные.
Я убил человека без страха и жалости —
В миг помутнения разума.
Ощущая потом лишь чувство усталости,
Говорил слова несуразные.
О моём преступлении не напишут нигде.
И я словно рассудка лишился —
Здравомыслящего человека убил я. В себе.
С тех пор, как наивно влюбился.

Человек и его меч едины —
Мой же не был хорошо наточен.
На словах – все мы непобедимы,
Даже если порез кровоточит.
А на деле – выбираем трусость,
Убегаем то от проблем, то от боя.
Променяв мудрый ход на глупость,
Получаем лишь душевные боли.
Я был слабым в борьбе с тобою —
Я прощал все твои нападения.
Открывая тебе сердце с душою,
Принимал, со стыдом, поражение.
Человек и его меч едины.
Мой – от времени иступился.
Я в бою пред тобою бессильно
На колени свои опустился.
Оттого не остры меча грани —
Я с другими был крайне жестоким.
Я тебя, как и меч, не смог ранить,
Отчего был тобой побеждённый.

А я по лезвию стального ножа,
И сам порой того не замечая,
Передвигался совсем не спеша,
Опасных слов осколки роняя.
Ты открывала душу для раны,
Воспринимая их близко к сердцу,
Рвалась в обиду ты пылко и рьяно,
Будто обида твоя острей перца.
Я поразил механически цель твою
Огнестрельным речевым оружием.
В тебя я бил словарной картечью,
Но, видно, стоило стрелять равнодушием.
Ты принимала весь удар по инерции
От разгоняющегося снаряда,
Что направлялся за счет энергии
Быстро сгорающего порохового заряда.
Своим сарказмом ты пыталась отбиться,
Словно гранатами бросаясь в меня.
А я не мог этим никак насладиться,
Ведь я люблю тебя в порывах огня.
И как наточенными остро штыками
И арбалетными стрелами колкими
Я тебя ранил своими словами,
Решив, что раны будут недолгими.
А ты обидой меня изменишь ли?
Ведь мы не станем насильно другими.
В тебя я пулями стрелял без устали,
Хоть и просила ты стрелять холостыми.
Ты на меня сильно так обижалась,
Будто пронзил тебя насмерть копьём.
А я всего лишь, как мне казалось,
Слегка по коже проводил остриём.

Возьму измятый твидовый пиджак,
Потёртый портсигар, свои ключи.
Моим шагам дождь барабанит, словно в такт,
Но не один бреду – в объятии ночи.
Она ушла. Не буду говорить вам, кто она.
Вот так же, как и я, в несносный дождь.
Всё так хотела к алтарю под Мендельсона,
А у меня лишь от него по телу дрожь.
Я не готов. Я дорожу своей свободой.
Я ей всю правду обнажив, усугубил
Наш диалог. Не будь она настолько гордой,
Я бы её, увы, сильнее полюбил.
Ушла. Сквозь ночь. Одна. Нагая.
Накинув легкое пальто сверх неглиже.
Да, молвите, конечно же, – «чудная»,
Но я привык к её проделкам, к мятеже.
Я подхожу к её окну. Стоит насупившись.
Я знаю весь этот сценарий – он банален.
В свой плед любимый, нежно так укутавшись,
Она ждала, что я приду за ней в печали.
Она мне улыбнётся – я прощён.
А если нет, то дело времени тягучего.
И я иду к ней скрыв, что я смущён
От её взгляда хмурого и жгучего.
Это молчание… Ох, точно сердцу пытка.
Взгляд львицы разгляжу через окно,
Но на лице – немного хитрая улыбка,
Что означает – я прощён. Прощён давно.

Она – особа редких королевских кровей
С чертами ангельскими на лице,
А я всего лишь один из сотни пажей,
Что служат у неё при дворце.
Я терплю её извечно надменные взгляды,
Считая её вздохов количество.
Она желает, чтоб с ней были подданные рядом
И обращались к ней: «Ваше Величество».
Пряди цвета аметистовой орхидеи,
Уложенные так безупречно,
Вперемежку с цветом королевской сирени
Легли на обнаженные плечи.
По её прихоти, известный в кругах брадобрей
Ей волосы в цвет платья окрасил.
Хоть и не было королевы на свете чуднее,
Я был во многом с ней покорно согласен.
Но лишь не с тем, что она ко мне безразлична,
Не с тем, что так со мной холодна.
И к её сердцу-ларцу есть где-то отмычка,
Где-то в толще оград изо льда.
Никто не смеет её удостоиться взгляда —
Любой подданный смотрит лишь в пол.
Но заметил я, как та ледяная ограда
Слегка оттаяла, когда я пришёл.
Своим приказом прочь из дворца всех гонит,
И так рьяно она гневом пылает.
Никто ей против и слова, конечно, не молвит:
Преклоняясь, уходят, кивают.
И все боятся, когда эта особа в гневе,
Я же – в этом не вижу смысла.
И, не сдержавшись, высказал всё королеве,