Олег Григорьев - Траектория полета бабочки (сборник)

За кудрявым мехом шубки
Волочит полу метель,
Где горланит в переулке
Полупьяная артель.

От внезапности ли, страха
Рядом взвизгнут тормоза:
Надвигаются, как плаха,
Эти чудные глаза.

Закачается пространство
Под кинжалами смычка –
Кто-то свистнул и промчался,
Словно пуля у виска.

Золотится локон рыжий
На атласной коже щек,
Свет реклам стекает с крыши
На заснеженный ларек.

Приближаются ресницы,
Ночь, скамейка у двора…
В небе венский вальс кружится
И стенает до утра.

Он перед князем положил клинок
И прочь ушeл. Он больше так не мог.
И чудились Распятие и тьма,
И мысль о них, сводящая с ума.

Никто же в след ему глядеть не смел.
Светились лица белые как мел.
Лишь кто-то там, на крепостной стене,
Повел крылами чeрными во сне.

Он на пути не встретил никого –
Боялись люди взгляда одного.
И два крыла раскрылись за спиной,
Чтоб он покинул этот мир земной.

Он воротился в светозарный зал
На небеса. И Господин сказал:
Мой добрый Ангел, больше не спеши
Нести на землю свет своей души.

Где лотос белый средь лазурных вод,
Серебряный, как ранний небосвод,
Где роза пурпуром и росами одета,
Где к океанскому прибою в час рассвета
Выходит он, таинственный певец,
Сжигатель демонов бесчувственных сердец,
Где поднесет свирель свою восходу –
Там все готово к твоему приходу.

Еще вершины гор отражены
В глубоких водах утренней страны
И не тревожат ветер, пенье птицы –
Туманных грез – опущены ресницы…

И каждый раз я пропускаю миг,
Когда в зыбучем воздухе возник,
Спугнув природы медленные тени,
Внезапный росчерк юных сновидений,
Отпущенных тобой, умчавших прочь
На синих крыльях изгнанную ночь.
И ты восходишь с ложа пышных трав,
Грядущий день улыбкою признав.

Воздушный змей летел, ныряя,
И осень плавилась в лесу,
Как будто песню предваряя,
Что я давно в себе несу.

Грустила как всегда природа,
Но ветер нес настрой другой,
Переменяя время года,
Отвергнув скуку и покой.

И так же я, пройдя сквозь годы
И отрицая немоту,
Желанным воздухом свободы
Наполнил новую мечту.

Пройдя сквозь взлеты и паденья
На золотую мишуру,
С влюбленностью и вдохновеньем
Играл в смертельную игру.

Я выжил, я увидел небо.
К земле привязанный листок
Единственной краюхой хлеба
И тем, кому названье – Бог,

И тем обугленным кострищем
На фоне выцветших полей,
Где одичавший ветер свищет
Над скромной Родиной моей.

По лестницам безумных городов,
Невидимые в вывертах метели,
Скользят мои прошедшие апрели,
Как в кипени невиданных садов.

До самого весеннего тепла
Терпеть? О, Боже мой, какая скука!
В стволах деревьев кровь вскипает глухо,
Ломая заскорузлые тела.

Мне стало жаль горящих изнутри
Домов и тех, пылающих от жажды.
Их скорбный пепел пролетит однажды
Над Эйфелевой башней «Бон Пари».

Над Пушкинской, в бензиновом дыму,
И вовсе пропадет под каблуками.
И лишь ребенок вдруг прижмется к маме
От грусти, не понятной никому.

Блаженный молвил: «Вы – со мной.
И потому не пропадете».
И удалился в мир иной.
Взревели звери за спиной
И трубы на высокой ноте.

«Чудное время настаeт», –
Шепнул сосед, лицо скрывая.
И вышла женщина вперeд –
Красивая, полунагая.

И, волосами срам прикрыв,
Рыдала, преклонив колени.
Был гром, и ветра злой порыв
Ломал тела сухих растений.

И будто не произошло
Ни чуда, ни иного знака.
И солнце медленно зашло,
И где-то лаяла собака.

Шла стража, по камням звеня,
Как будто изгнанная тьмою.
И кто-то, тайный для меня,
Сказал: «Утешься, Бог с тобою».

Дымящийся окурок сигареты,
Бокал вина, ожесточенный дух…
Наверно, так врываются поэты
В слова, когда за полночь больше двух?

Что бесконечно спать? Что будет сниться?
Подвалы, горы мрака, миражи?
Или чужие мраморные лица,
Давно закостеневшие во лжи?

Их не разбить, они уже в осколках,
Себя в ночи укравшие для дня.
Их, не смолкая, вырывает колокол
Играть чужие роли для меня.

А я и так уже лечу над безднами,
Срывая пену желтых фонарей,
Молясь за них, за сирых и растерзанных,
Улыбками оскаленных зверей.

Их каждый день дверей глотают лопасти
Автобусов, метро и дискотек.
Как страшно им! Им места нет на глобусе
Средь игровых притонов и аптек…

Мы сладко ждем, когда качнется маятник
И будет тишь на выжженной земле.
Все наши толпы слабых и отчаянных
Утонут в этой синеватой мгле.

Лишь только птицам будет жить повелено,
Чтоб от полета все начать с нуля,
Лететь и знать, что, тихо и растерянно,
Внизу одна вращается Земля.

Глазами, где извечно – мука,
У облупившейся стены,
В телеэкран глядит старуха,
Перебирая письма внука:
Не будет ли вестей с войны?

Экран же, как посланец ада,
Играющий на смерть игрок,
Сочится кровью, словно ядом.
Прошепчет старая: «Не надо…»
И вдруг присела на порог…

Сгорит последнее полено,
И ветер запоeт в трубе,
Опять метель, светло и пенно,
Упорно и обыкновенно,
Сугробы наметeт к избе.

Привычно зазвучат сирены,
И «Оппель» Красного Креста,
Гудя, укатит из деревни,
И пропадут в дали: деревья,
Погост, домишко у моста.

Но к ночи, на огонь заката,
Угрюмы, строги и легки,
Пройдут российские солдаты,
Примкнув трeхгранные штыки.
За ними – танки строем грозным,
«Катюши» призрачных полков
И «Миги» в облаках морозных,
И монстры будущих веков…

Доколе им шагать, доколе,
Им, исчезающим к утру?
Об этом знает ветер в поле,
Да гроздь рябины на ветру.

Когда поутру рифмы зазвучали,
То день пропал – хоть злись, хоть пей вино.
Тебя, как лодку утлую, качает
Над этой бездной, что глядит в окно.

И ты не понимаешь: что творится
С тобой и с миром на крутой волне,
Где, словно блики, проступают лица,
Смеясь взахлeб и плача обо мне.