Татьяна Вебер - От судьбы не убежишь

Я так устала быть Вашей Мартой, Мюнхгаузен…
Но Вы так красивы, когда сочиняет историю очередную, правдивую,

про волоокую диву, в лебяжьей кофточке.
Вы говорите ей: «Плыви, плыви лодочка!.. покачивая бортиками
в джинсовых шортиках.»
И она плывёт, покорная, лебедь белая. И она плывёт то смелая, то несмелая…
И она рада Вам, как солнышку ясному, И штормтрап поблёскивает балясинами…

И Вы сочиняете очередную, правдивую самую, Про медвежью, заснеженную, обетованную…
Дураки да дороги, две мысли негожие
и Вы лжёте. Выдумываете хорошее…
И кружите, кружите вальсами-мантрами, Вашу глупенькую влюблённую Марту.

Фонтанируя рыжими дредами,
Спит исключительно с мозгоедами,
В доме её, сегодня, обедали —
Кант и Лист.
Её многобайтовый воображариум,
Как аквариум в аквариуме…
Его, для неё, еженощно затаривает
Финансист.

Она ж наблюдает, пепельно-серыми, За саламандрово-сиреневыми,
Которые, прыгают между коленями
Вверх – вниз.

а вам а вам в безудержной погоне
за власть комфорт и лавровый венок
вам слушать стоны ампельных бегоний
сочувствие отряхивая с ног

а вам а вам не знающим участья
толкущим в ступе гаревую стынь
багрово крякать от чужого счастья
и разговляться от чужих святынь

а вам а вам стреляющим в затылки
не видеть глаз танцующей беды
всю жизнь писать фальшивые картинки
и оставлять кровавые следы

а вам а вам не знающим пощады
чей взгляд замылил золочённый нимб
из тел живых построить баррикады
из мёртвых тел ступени на Олимп

Брить в коридорах памяти шею отцу,
с мамой на злом морозе бельё от верёвки
отдирать и жевать бедный хлеб – мацу
настоящего, на городской парковке.

Воздух морозный и сладковат дымок…
Тоненькой веточки вишни шампур обуглен…
А по весне берёзовый каплет сок в вёдра детсадовские… Не найдёшь, не гугли.

Мама не понимала, за что ТАК с ней.
Папа не понимая, за что же с ним ТАК…
Горькую пил и теряя крепость корней,
превращался в тлеющий древний свиток.

К лету восьмого он догорел совсем.
Степь, его колыбель и его смотритель,
распахнула рот земляной и вен
жёлтые глины обвили его обитель.

Брить в коридорах памяти шею отца
и перегаром дышать и, глядя на сына,
понимать: «Как похож на него с лица…
И… на изнанке света всё те же мины».

Кому-то мышь, кому-то слон…