Елена Муллагалеева - NIMNIMUN

чёрных дыр —

как тупик.

Дальше – губы,

что дуют

в них.

Оттого ли

ветра земель

чем-то сродни

иным

ветрам?

Их ли воля —

не знать потерь?

Их ли ода —

как шёпот

нам?..

О, помоги мне

справиться с собой,

когда шайтан меня

грехами искушает.

Они, пусть,

малые —

но в них беда большая:

когда они набросятся

гурьбой —

утонешь в них,

как в яме выгребной

всё содержимое

её нутра

вкушая.

О, помоги мне

справиться с собой…

В тот страшный день

нас выгнал из дома Враг.

Мы были доверчивы,

он был – как змей, хитёр.

С тех пор мы сквозь тень

грехов, искушений мрак

бредём по подсвеченной

тропке, натужив взор.

Тоскуя по дому, мы верим —

да будет так! —

однажды мы ступим

на почву родных земель…

И в бездну потери

будет повержен Враг,

с воинством вкупе

в отмщенья войдёт цитадель.

Бурый

зверь рассвета ждал

от ночных небес.

Хмуро

озера вода

отражала лес.

Чуть торчала

из воды

старая сосна —

как причал,

для красоты

свалена она.

Гор далёких

серый кряж

солнце охранял

на востоке,

словно страж.

Но рассвет настал.

С ним и мир

похолодел —

зорь закон таков —

хлад и сыр.

И страж надел

шарф из облаков.

Как венец,

поднялся свет

в серых небесах.

Сам Творец

оставил след

в скалах и лесах.

Где луна,

а где важность дел?

Где-то здесь,

на полях

покрытых.

Как струна,

луч смеялся и пел

о бессмертности

метеоритов.

Вдруг.

Бессмертно? —

упала звезда.

Или полосу вывело зрение?

Не испуг —

февраля холода,

разъярённые личностным мнением.

Глухота.

А не стройная

звень.

И

за неимением

прочего…

Я туда —

в многослойную

тень

от фонаря

междустрочного.

А этот мир

не ждал

гостей.

Его тоска —

в туманном взгляде,

в его чертах

и в хрупкой глади

цветных небес.

Ведь мир честней.

Ведь мир

честнее

в своих чувствах —

он вмиг доходит

до безумства.

Гостей не выдворить

назад.

Всевышний

знает

их

возврат.

Всю яркость маков

разбавлял

густой закат.

Они уж спали.

Спали…

Снился им

рассвет.

Навзрыд заплакав,

приоткрыло

утро

взгляд.

Проснулись маки —

солнце есть.

Пусть,

света нет…

Не скрывай

свой от вечности взгляд.

Как сейчас,

глядя вдаль,

вспоминаю…

Очень много веков назад,

бренных нас

сквозь вуаль

наблюдая,

плыл такой, как теперь, закат.

Были мы.

Много лет назад.

Друг без друга,

но всё-таки

были.

Тень сурьмы,

приопущенный взгляд,

губы-звуки:

те люди —

из пыли.

Мала нам вечность

в сутолоке дней,

ведь мы так мало

думаем о ней.

Нас занимают

отдых и работа,

мечты и мысли

страстные о ком-то,

чужие взгляды,

судьбы, имена…

Так всякой всячиной

душа начинена,

что вечность, кажется,

сомкнулась где-то здесь —

где безразличность к ней

граничит с отторжением;

и где со страхом перед ней

граничит спесь,

а комплекс грешника —

с высоким самомнением.

И лишь немногим быт земной

собой не мил —

Всевышний к вечности

их взоры обратил.

Зима не та.

Так ярок день

и длинен вечер.

Весны цвета.

Бросают тень

с лимоном свечи.

Зима не та.

И мы одни.

Играем в игры.

Опять туда

стремятся дни,

где горы-тигры.

Где пустырь.

Где шелестят

барханы.

Воет вихрь…

Золотые

бабочки крыла

затронут плоть.

И снова —

растворятся.

Власа густые —

косы расплела,

чтоб только хоть

мне смочь

к Тебе подняться.

Не шелохнувши сна.

Из пропасти —

одна…

…лечу

на свет.

В нём теплится

душа —

кусочек Рая.

Молчу.

Момент.

Я – пленница!

Шурша,

перебирая

огарки лет —

задетые огнём

сухим

страницы…

опять – момент

сменился новым днём.

За сим:

не птицы —

бабочки.

Да.

Бабочки —

не птицы.

Гора —

застывшая волна.

Года – мосты.

С утра…

я, верно, влюблена?

В твои черты.

А за окошком лёгкий пух

и сизый дым

стремятся в строки

вечных букв.

Лишь нам двоим

в то время

Тайные Скрижали

шелестят.

Туда?

В те дали

устремляется твой взгляд?

Был мир,

отточенный,

за гранью бытия

(а, может, в этом бытии,

но только скрытый?).

Виденье скорчено,

но были! —

ты и я

в большой земле,

в покое,

за молитвой.

…мои видения

в исчерченных листах…

Они – не я —

не жаждут.

Просто. Вертятся.

Моё творение —

творенья кисти взмах.

Но та… земля? —

надеюсь,

всё же встретится.

Даже воздух в весу сегодня.

Небеса —

над самими льдинками.

Я томлюсь.

У рассветов водных

голоса

зазвенят дождинками —

я проснусь.

И земля воскресшая

зацветёт.

Как душа!

Знамением.

Пусть же, пусть

станет воздух взвешенный

от ножа

всех сердец

спасением.

Отправляю

обратно мысль

о неведомом…

О преступном.

Я же знаю:

другая жизнь

будет где-то.

А здесь —

безумно

о далёком

мечтать

рубеже.

Мы отплыли.

Давно уже.

И опять,

не доплыв,

повернулись.

Мир —

из стали папье-маше.

Но он тёпл.

Мы к нему

прикоснулись.

Будьте счастливы

все на свете!

Все друзья,

и обидчики все;

ваши жёны,

и ваши дети,

и животные, в том числе.

А я буду терпеть,

как небо

терпит участь

хранить людей…

а я буду терпеть,

как море

терпит сброд

на бортах кораблей.

А я буду терпеть,

как космос

терпит глупых

теорий бред.

Потерплю…

и однажды сгорблюсь,

поседею,

ослепну,

тронусь,

но достойно оставлю свет.

Едва ли бьёт

в ресницы

свет неумолимый,

ещё луна

блестит

серебряным кольцом.

Уже поёт

ли

птица

свой куплет любимый?

Или она

летит —

Азаном над крыльцом?

И так легка

та Песнь

над тяжким одеялом —

как мотылёк

парит,

стремящийся к лучу.

Строка. Строка —

не лесть —

а лентой алой,

и ровно в срок,