Александр Цемахман - Невзрачное откровение

Некрасивая девушка мне сказала сегодня на площади,
где скрежещут моторы и тянет резиной сожженной,
что это год золотистой лошади
и встречают его в коричневом и желтом.

А потом, чуть кося, доверчиво глянула
и добавила, что если ровно в полночь
загадаешь желание – самое главное,
то оно исполнится, непременно исполнится.

о желание любить вечно и быть любимым
ты неисполнимо и все же я тебя загадал
потому что сердце мое разрывается от тоски
потому что над городом медленно падает снег

Город спал. Спали проститутки, скептики дошлые,
аспиранты, зубные врачи и в аквариуме карась,
и глядели с небес глаза мудрой лошади,
доброй лошади, заботящейся о нас.

Пока гуляет в жилах жизнь,
Пока синеет куст прожилок,
Не свалит нас ни эль, ни джин,
Ни сласть ликеров липко-лживых.

Но лишь винцо запузырит
Глазами мутных околесиц,
Пойдем витийствовать навзрыд,
Сорвемся ржать и куролесить.

Некстати празднуя побег,
Мы чудом вырваться успели
Из пут твоих, тенетник-век,
Из тени от твоих изделий.

…А дальше прежнее: зима,
Конторы, лип преклонный возраст —
Воззрятся и сведут с ума,
Заставят морщиться и ерзать.

Оледенелый Катуар,
Крещенская зима.
Часа четыре коротать,
Все сразу понимать.
И этот мерзлый кал в углу,
И лампы гнойный свет,
И стонущую на ветру
И стынущую ветвь,
И грузный ход товарняка,
И протяженность рельс —
Все понимаешь ты, пока
Ты не поймешь, что трезв.

На вахте хмурый цербер
Заснул давным-давно,
И месяц на ущербе
Глядит в твое окно.
И в самом жалком ранге,
Бесплотен и белес,
Слетает светлый ангел,
Касается волос.
Почти недостоверен,
Осмеян свысока,
Но в окна, а не в двери
Подобьем ветерка.
Над скверами пустынными,
Над риском автострад,
Над спальнями, где минами
Будильники стучат,
Над похотью и болью
И над потерей сил
Печально к изголовью
Проскользил.
Касанья миг единый,
Тревога отошла.
Чуть шелестят гардины,
Как будто два крыла.

Пыль, олифа и известка.
Солнце слеплено из воска.

Визг стекла под башмаком.
Переулок незнаком.

Пустырями проходил
В мареве слепого зноя,
Заклинание твердил
Неизбывное, больное.
Так вот и пришел домой —
То ли отклонился малость,
То ли вправду за душой
Ничего не оказалось.

Не иначе – повезло.
Некто, плосок и бесплотен,
Все глядел светло и зло
В спину мне из подворотен.

Сегодня не работалось:
с обеда перекур,
какая-то разболтанность
и в голове сумбур.

Дружище, сучий потрох,
пора и нам взбодриться,
еще остался порох
у нас в пороховницах.

Натягиваю свитер.
Пустынный стадион
меня встречает свистом
поземки ледяной.

Январский полуночник,
беги,
давай-ка полегонечку
накручивать круги.

Петляя по сугробам,
скользя на виражах,
в который раз попробуй
сбежать.

Сбежать от жизни сытой,
от свары бытовой.
Скорее! Псы инстинкта
вздымают вой.

Наддай из опасенья,
что свора поднята,
что стелется по снегу,
несется по пятам.

Преодолей усталость,
хандру, нытье,
твоя душа заспалась,
ату ее!

…Предчувствий мелочишка,
казарменный режим.
Вьюнок, трепач, мальчишка, —
неужто убежит?

Мой друг, мы еще на подъеме,
хотя он уже не крут.
Первая производная
все еще больше нуля.
Еще не думаешь: это
пальто не сносить – умру,

долго будет висеть
в гардеробе, тускнеть, линять.

Линзой декабрьского воздуха
взгляд был невольно влит
в лежбище серых камней,
мергеля, известняка,
изредка кварца. Идущий
среди расколотых плит
как бы случайно искры
о прошлое высекал.

Оттепель беззаконна
среди зимы, и гвоздик
пятна ложатся на снег.
Здесь не стыдишься заплакать
о себе и о том,
кто пакости мне скостит,
квинтэссенцию примет,
а остальное в слякоть

выронит – бывшее телом,
влитое в слитный гул,
без видимой для всех,
кроме убийц, причины
складывающееся
на бегу,
как ножик
перочинный.

Вечером, на берегу
моря, на краю земли
наглядеться не могу
на большие корабли.

Отраженья в тишине
при отсутствии волны
узнаваемы вполне,
словно люстры зажжены.

Траулера лов ночной
там, где темная вода.
Голос теплый и живой
долетает и сюда.

И пока в ночи блестит
звезд молочная река,
над водою все скользит
синий проблеск маяка.

Вознамерился всерьез
хищный палец сосчитать:
сухогруз, лихтеровоз,
танкер, сухогруз опять…

Тело стремится туда, где осталась душа,
и, пока продолжается гормональная суетня,
проза полураспада написана. Не спеша,
медленно и небольно время правит меня.
Мутная очевидность не узнает себя —
это сечется волос, это крошится мел.
Жидкую бороденку неуверенно теребя,
поздно уже сокрушаться о том, чего не успел.
В качестве точки отсчета можно в конце концов
лысину опознать в зеркале боковом.
Пальцы хватают воздух, где было твое лицо,
чтобы удостовериться, что больше нет твоего
рядом лица, дыханья, дара о нас во сне
помнить, дара любить. Видимо, мы все равно
не обманули природу, поскольку энергия не
возникает и не исчезает, не отыгрались, но
выиграли секунду, взявшись за руки. Нас
дальше будет нести вместе этот поток,
удаляя из поля зрения, уменьшая, из глаз
вымывая слезой, растворяя, не различит никто.