Патрикей Бобун-Борода - Стихи 1997-2008

(Ужель близка кошмарная развязка?.. О нет, не бойтеся, друзья!
Всё будет заебись! Всё будет ладно, и не возликуют иноземцы злые.)
Тимур, увидев свальный грех, вдруг ощутил упругость разом огрубевшего хуя,
Впервые за последних восемь лет. Впервые, ах, шайтан! ВПЕРВЫЕ!!!

Уж лук забыт. Уж хан, пустив слюну, глядит на крепкий орган свой,
Верхом на нем наездница, отметим, тощая азартная плутовка.
И представляется Тимуру, как уж подобралися муде, как плещет семень злой,
И как, мол, яро движется внутрях (по русской, к слову, смазке)
мужески его лиловая головка…

А после были пьянки и братанья. И, конечно, в пляске проломили пол.
И пели про камыш и бешено скакали ночью на конях; и был фейерверк.
И в чей-то афедрон метали шампуры и вилки.
И, кажется, Тимур сношал осла (а может, и козла), и пидараса Насрулло сажал на кол,
И, кажется, Илья насрал на ханский трон. И мнится, что Добрыня трахнул барса,
а Попович пиздился с ифритом из бутылки…

Описанной истории прошло уж лет… ну, как бы не семьсот.
Зарж а вели, увы, булатные мечи, порвалися кольчуги, сталь поблекла харалужья,
Однако ж и сегодня русский хер не взят ещё никем на окорот,
И о т веку не меркнет титаническая мощь победоносного славянского причинного оружья!..

Стоит хуй баской посредь улицы,
На него все девки любуются,
Не решаяся взоров отвесть,
Столь он, хуй, притягателен весь.
И волнуются девки пригожие
И любуются хуевой кожею,
И мошонкой его шерстяной,
И головкой багрово-тугой.
И зовут его «Ваше сиятельство»,
«Ваше гордо-железно-стоятельство»,
«Благородием вашим» зовут.
И, вздыхая, планиду клянут,
Что не им этот хуй замечательный,
Благородно-железно-стоятельный,
И тяжёлый, что твой молоток,
Приласкает срамной уголок…

Только чей это хуй красит улицу,
На который девчата любуются,
Не отвесть от которого глаз,
Чей бесплатен премьерный показ?
Чьё стоянье зовётся эрекция,
Чьей наводке ни к чёрту коррекция:
Попадания – сотня из ста,
А мишень – однозначно – пизда?
У кого он стоит, не ворохнется,
Не колыхнется и не шелохнется,
В небо глядя раскосым зрачком, –
У кого пребывает торчком?
У кого он стоит, не сгибается,
И не прежде-семя-изверзгатся?
У кого, не томи, рифмоплёт,
Он стоит, знай, себе, не падёт?
У кого? Отвечай же, чудовище,
Охуенное это сокровище
На проспекте, в мороз, в декабре
Пламенеет, что шпиль на заре?
Для девчат эталоном являяся,
В их восторгах, как в славе купаяся,
Не скрывая чарующий вид,
Всё стоит, в рот его, да стоит?

Эх, ребятки, сказать-то стеснительно,
Гляньте, как я краснею стремительно…
Нет ответа, увы, у меня!
Вот такая, ребятки, хуйня…

А у него гормонов лишка.
А у него кривая шишка.
А он зовёт её «малышка»,
Но если встанет, то под мышку!
(Калибр – с предплечье!)
А он весёлый и беспечный.
А у него фингал стосвечный.
А тех, кто сей фингал набили,
Ещё врачи не долечили.
(Страшны увечья.)

А он идёт и не споткнётся,
А он заливисто смеётся,
И пусть до чертиков упьётся,
В штаны ни в жисть не обосрётся
и не уссытся.
Он разумеет по-французски,
По-англицки и по-зулусски,
По-гречески и по-индусски.
А как умеет он по-русски
материться!..

Его кулак – врагу могила,
В его словах – огонь и сила:
«Я выпил нынче литру „шила“,
Меня она благословила
на подвиг ратный.
И вы, кому я хуже грыжи,
Вострите, пидарасы, лыжи,
И – как с тонущей барки мыши!
Не то в два счёта вам пропишем
пиздец бесплатный!

О, я сегодня просто бешен!
О, как елдою безутешен!
Ужели буду снова грешен,
К оргазму слабому поспешен,
дрочить в сарае?»
Но вот вдова с улыбкой мятной,
Чья репутация понятна,
Игривым пальчиком опрятным
Манит героя к снам занятным
в уютном рае.

И вот уж он терзает грубо
Её фаллопиевы трубы
И с исступлением инкуба
Кусает половые губы,
слегка зверея.
А вот позиция иная:
Он сзади. Дрыном потрясая,
Как пёс сучёнку покрывает;
Она ж от сладости рыдает,
моля: «Быстрея!»

Но полно. Их пока оставим.
За пологом дубовых ставен,
И взгляд немедленно направим
Где некий муж, почти забавен, –
АН! – С НИМ БЕРДАНА…
Залёг. Его трясёт от страха,
И зуб стучит. Его рубаха
В поту – с подмышек и до паха.
Он ждёт под выстрел вертопраха
среди бурьяна.

В стволе картечь и порох «сокол»,
Курок взведён. «О, как высоко,
Влетит заряд. В висок, в висок! О!» –
И снайпер языком зацокал,
прищурил глаз.
(Его ж мишень, пресыщен еблей,
Идёт, свища. Полыни стебли
Сечёт прутком… – ну, до судеб ли?!)
Злодей, перстами спуск колебля,
вздрогн у л: «Сейчас!»

Враз громыхнуло. Рой свинцовый
Летит. Стрелок вскочил, пунцовый,
И наутёк. И на засовы
Избу и двор. И у коровы
в навоз нырнул.
А наш герой, отбросив грёзу,
Воскликнул: «Глянь, поймал занозу!
Достану после, уж тверёзый…
Люблю я гром, он красит гр о зу, –
эк знатно пизданул!»

Я сегодня задумчив. Задумана мною картина.
В ней хочу отразить я свои еженощные, зыбкие, светлые сны.
Для того мне, вообще-то, и гений поэта – человечьих умов властелина,
И волшебная скрипка и кисть, что таланту в подмогу богами даны.

Первый взмах, и мазок, и аккорд… и уже голова закружилась;
И уже кто-то бьется, как стерлядь об лед, а кто-то –
как раненый лебедь – в пике.
Я смущен. Я растроган. Ужели опять получилось?
Так внимайте, друзья, как опасную бритву стихов буду править на вашей души оселке.

Вот картина: желаю, чтоб отзвук шагов потерялся в летящем тумане, –
Голубом, как последний прозрачный дымок дорогих сигарет.
Чтобы губы, и пальцы, и скольженье, скольженье на грани…
И ПРОВОРНЫЙ, И ДОЛГИЙ, И НЕЖНЫЙ, КАК ЮНАЯ ЦЕЛКА, – МИНЕТ!

Чтобы пух на щеке, и испуганный трепет девичьей ресницы,
И хрустальная в небе луна над хрустальной студеной водой.
Чтобы шепоты трав, и кустов, и полночное пение птицы…
И СИСЯСТАЯ ПОТНАЯ БАБА С ГОРЯЧЕЙ И ВЛАЖНОЙ МАНДОЙ!

ЧТОБ ЕБСТИ ЕЕ СТОЯ, И РАКОМ, И В УЗКУЮ ДЫРКУ СЕРЕЙКИ!
Чтобы слышалась девичья песня под позднюю где-то гармонь.
Чтобы звезды роняли на крыши лучей золотые копейки,
И костер на горе… И его романтичный, немного неверный огонь…