Владимир Высоцкий - Книга 1

Бок о бок с шашлычной, шипящей так сочно,
Киоск звукозаписи около Сочи.
И голос знакомый с хрипинкой несется,
И наглая надпись: „В продаже Высоцкий…“
Володя, ах как тебя вдруг полюбили
Со стереомагами автомобили!
Толкнут прошашлыченным пальцем кассету
И пой, даже если тебя уже нету.
Торгаш тебя ставит в игрушечке „Ладе“
Со шлюхой, измазанной в шоколаде
И цедит, чтобы не задремать за рулем:
„А ну-ка Высоцкого мы крутанем“.
Володя, как страшно мне адом и раем
Крутиться для тех, кого мы презираем,
Но, к счастью, магнитофоны
Не выкрадут наши предсмертные стоны.
Ты пел для студентов Москвы и Нью-Йорка,
Для части планеты, чье имя галерка
И ты к приискателям на вертолете
Спустился и пел у костра на болоте.
Ты был полугамлет и получелкаш,
Тебя торгаши не отнимут — ты наш
Тебя хоронили, как будто ты гений
Кто гений эпохи, кто гений мгновений.
Ты бедный наш гений семидесятых,
И бедными гениями небогатых.
Для нас Окуджава был Чехов с гитарой.
Ты — Зощенко песни с есенинским яром.
И в песнях твоих раздирающих душу,
Есть что-то от сиплого хрипа чинуши!
Киоск звукозаписи около пляжа…
Жизнь кончилась и началась распродажа.

Всего пяток прибавил ты к той цифре 37,
Всего пять лет накинул к жизни плотской.
И в 42 закончил Пресли и Дассен,
И в 42 закончил жизнь Высоцкий.
Не нужен нынче пистолет, чтоб замолчал поэт.
Он сердцем пел и сердце разорвалось,
У самого обрыва, на краю простора нет,
Поэтому и жизнь короткая досталась.
Но на дворе ХХ век — остался голос жить:
Записан он на дисках и кассетах.
И пленки столько по стране, что если разложить,
То ею можно обернуть планету.
И пусть по радио твердят, что умер Джо Дассен,
И пусть молчат, что умер наш Высоцкий.
Что нам Дассен, о чем он пел — не знаем мы совсем,
Высоцкий пел о жизни нашей скотской.
Он пел, о чем молчали мы, себя сжигая пел,
Свою большую совесть в мир обрушив,
По лезвию ножа ходил, вопил, кричал, хрипел,
И резал в кровь свою и наши души.
И этих ран не залечить и не перевязать,
Вдруг замолчал и холодом подуло.
Хоть умер от инфаркта он, но можем мы сказать,
За всех за нас он лег виском на дуло.

Хоть в стенку башкой,
Хоть кричи не кричи,
Я услышал такое
В июльской ночи,
Что в больничном загоне,
Не допев лучший стих,
После долгих агоний
Высоцкий затих.
Смолкли лучшие трели,
Хоть кричи не кричи,
Что же вы просмотрели,
Друзья и врачи?
Я бреду, как в тумане,
Вместо компаса — злость,
Отчего, россияне,
Так у вас повелось?
Только явится парень
Неуемной души,
И сгорит, как Гагарин,
И замрет, как Шукшин,
Как Есенин повиснет,
Как Вампилов нырнет,
Словно кто, поразмыслив,
Стреляет их влет.
До свидания, тезка,
Я пропитан тобой,
Твоей рифмою хлесткой,
Твоей жесткой судьбой.
Что там я — миллионы,
А точнее — народ,
Твои песни-знамена
По жизни несет.
Ты был совесть и смелость,
И личность и злость,
Чтобы там тебе пелось
И, конечно, пилось.
В звоне струн, в ритме клавиш
Ты навеки речист,
До свидания, товарищ,
Народный артист!

Россия ахнула от боли,
Не Гамлета — себя сыграл,
Когда почти по доброй воле,
В зените славы умирал.
Россия, бедная Россия,
Каких сынов теряешь ты?!
Ушли от нас навек шальные
Есенины и Шукшины.
Тебя, как древнего героя,
Держава на щите несла,
Теперь неважно, что порою
Несправедливою была.
Тебя ругали и любили,
И сплетни лезли по земле,
Но записи твои звучали
И в подворотне и в Кремле.
Ты сын России с колыбели,
Зажатый в рамки и тиски,
Но умер ты в своей постели
От русской водки и тоски.
Пылали восковые свечи
И пел торжественный хорал,
И очень чувственные речи
Герой труда провозглашал.
Ах, нам бы чуточку добрее,
Когда ты жил, мечтал, страдал,
Когда в Париж хотел быстрее —
В Читу иль Гомель попадал.
Теперь не надо унижений,
Ни виз, ни званий — ничего!
Ты выше этих низвержений,
Как символ или божество.
Но привередливые кони
Тебя умчали на погост,
Была знакомая до боли
Дорога чистых горьких слез.
Иди, артист, судьба-шалунья
Теперь тебя благословит,
И сероглазая колдунья
К тебе на Боинге летит.
Вся олимпийская столица
Склонилась скорбно пред тобой
И белый гроб, парит как птица,
Над обескровленной толпой.
Но вот и все, по божьей воле,
Орфей теперь спокойно спит,
И одинокая до боли
Гитара у двери стоит.

„Погиб поэт — невольник чести“
В который раз такой конец!
Как будто было неизвестно
Талант в России — не жилец.
Да, был талант, талант высокий,
Так оценил ХХ век.
Каким он был твой сын Высоцкий,
Певец, артист и человек?

Будь ты проклят, день вчерашний — 25 июля!
Может это все неправда,
Может, просто обманули?
У таланта век недолог,
А у гения — подавно.
Он ведь жил совсем недавно,
А теперь висит некролог.
Добрый бог, обманут только
Иль тебя уговорили?
Он обязан жить был долго.
Что ж вы, черти натворили?!

Нет, володя, не верю, ты не мог умереть!
Это бред! Это ложь! Это зла круговерть!
Под огнем, над обрывом ты боролся за нас. —
Где вы, волки? — кричал, мы твердили, — Сейчас…
Нам потери знакомы: Пушкин, Хармс, Гумилев,
Пастернак и Платонов, Мандельштам и Рубцов,
Маяковский, Есенин, друг твой — Вася Шукшин.
Был Михоэлс расстрелян. список незавершим.
Из столетья в столетье вас хоронят тайком,
Высылают, поносят, песню бьют каблуком.
Список тянется дальше, и спасти не смогли.
Виктор Хара и Галич — вот предтечи твои.
Евтушенко не влезет на трон твой пустой.
Он пытался уже… правда трон был другой.
Весь иззябший, простывший и в ненастье ты пел,
Постоять на краю — нас прости — не успел…
Если сердце большое, — боль свирепствует в нем,
Значит, боремся, бьемся, значит, любим, живем!
Мы клянемся: продолжим все отрезки пути,
Кто-то все-таки должен через пули пройти.