Уильям Йейтс - Стихи. (В переводах разных авторов)

Люди добрые глядят

И растерянно молчат,

Ничего не понимая.

Почему так сердце бьется?

Кто сейчас с тобою рядом?

Если круг луны замкнется,

Все мечты пред этим взглядом

Умирают, все раздумья;

И уже пугаться поздно -

В ярком свете полнолунья

Гаснут маленькие звезды.

"

Нетерпеливая с пелен, она

В тюрьме терпенья столько набралась,

Что чайка за решеткою окна

К ней подлетает, сделав быстрый круг,

И, пальцев исхудалых не боясь,

Берет еду у пленницы из рук.

Коснувшись нелюдимого крыла,

Припомнила ль она себя другой -

Не той, чью душу ненависть сожгла,

Когда, химерою воспламенясь,

Слепая, во главе толпы слепой,

Она упала, захлебнувшись, в грязь?

А я ее запомнил в дымке дня -

Там, где Бен-Балбен тень свою простер, -

Навстречу ветру гнавшую коня:

Как делался пейзаж и дик, и юн!

Она казалась птицей среди гор,

Свободной чайкой с океанских дюн.

Свободной и рожденной для того,

Чтоб, из гнезда ступив на край скалы,

Почувствовать впервые торжество

Огромной жизни в натиске ветров -

И услыхать из океанской мглы

Родных глубин неутоленный зов.

Все шире – круг за кругом – ходит сокол,

Не слыша, как его сокольник кличет;

Все рушится, основа расшаталась,

Мир захлестнули волны беззаконья;

Кровавый ширится прилив и топит

Стыдливости священные обряды;

У добрых сила правоты иссякла,

А злые будто бы остервенились.

Должно быть, вновь готово откровенье

И близится Пришествие Второе.

Пришествие Второе! С этим словом

Из Мировой Души, Spiritus Mundi,

Всплывает образ: средь песков пустыни

Зверь с телом львиным, с ликом человечьим

И взором гневным и пустым, как солнце,

Влачится медленно, скребя когтями,

Под возмущенный крик песчаных соек.

Вновь тьма нисходит; но теперь я знаю,

Каким кошмарным скрипом колыбели

Разбужен мертвый сон тысячелетий,

И что за чудище, дождавшись часа,

Ползет, чтоб вновь родиться в Вифлееме.

Нет, не для старых этот край. Юнцы

В объятьях, соловьи в самозабвенье,

Лососи в горлах рек, в морях тунцы -

Бессмертной цепи гибнущие звенья -

Ликуют и возносят, как жрецы,

Хвалу зачатью, смерти и рожденью;

Захлестнутый их пылом слеп и глух

К тем монументам, что воздвигнул дух.

Старик в своем нелепом прозябанье

Схож с пугалом вороньим у ворот,

Пока душа, прикрыта смертной рванью,

Не вострепещет и не воспоет -

О чем? Нет знанья выше созерцанья

Искусства не скудеющих высот:

И вот я пересек миры морские

И прибыл в край священный Византии.

О мудрецы, явившиеся мне,

Как в золотой мозаике настенной,

В пылающей кругами вышине,

Вы, помнящие музыку вселенной! -

Спалите сердце мне в своем огне,

Исхитьте из дрожащей твари тленной

Усталый дух: да будет он храним

В той вечности, которую творим.

Развоплотясь, я оживу едва ли

В телесной форме, кроме, может быть,

Подобной той, что в кованом металле

Сумел искусный эллин воплотить,

Сплетя узоры скани и эмали,-

Дабы владыку сонного будить

И с древа золотого петь живущим

О прошлом, настоящем и грядущем.

Я всхожу на башню и вниз гляжу со стены:

Над долиной, над вязами, над рекой, словно снег,

Белые клочья тумана, и свет луны

Кажется не зыбким сиянием, а чем-то вовек

Неизменным – как меч с заговоренным клинком.

Ветер, дунув, сметает туманную шелуху.

Странные грезы завладевают умом,

Страшные образы возникаю в мозгу.

Слышатся крики: "Возмездие палачам!

Смерть убийцам Жака Молэ!" В лохмотьях, в шелках,

Яростно колотя друг друга и скрежеща

Зубами, они проносятся на лошадях

Оскаленных, руки худые воздев к небесам,

Словно стараясь что-то схватить в ускользающей мгле;

И опьяненный их бешенством, я уже сам

Кричу: "Возмездье убийцам Жака Молэ!"

Белые единороги катают прекрасных дам

Под деревьями сада. Глаза волшебных зверей

Прозрачней аквамарина. Дамы предаются местам.

Никакие пророчества вавилонских календарей

Не тревожат сонных ресниц, мысли их – водоем,

Переполненный нежностью и тоской;

Всякое бремя и время земное в нем

Тонут; остаются тишина и покой.

Обрывки снов или кружев, синий ручей

Взглядов, дрёмные веки, бледные лбы,

Или яростные взгляд одержимых карих очей -

Уступают место безразличью толпы,

Бронзовым ястребам, для которых равно далеки

Грезы, страхи, стремление в высоту, в глубину…

Только цепкие очи и ледяные зрачки,

Тени крыльев бесчисленных, погасивших луну.

Я поворачиваюсь и схожу по лестнице вниз,

Размышляя, что мог бы, наверное, преуспеть

В чем-то, больше похожем на правду, а не на каприз.

О честолюбивое сердце мое, ответь,

Разве я не обрел бы соратников, учеников

И душевный покой? Но тайная кабала,

Полупонятная мудрость демонских снов

Влечет и под старость, как в молодости влекла.

Погибло много в смене лунных фаз

Прекрасных и возвышенных творений -

Не тех банальностей, что всякий час

Плодятся в этом мире повторений;

Где эллин жмурил восхищенный глаз,

Лишь крошкой мраморной скрипят ступени;

Сад ионических колонн отцвел,

И хор умолк златых цикад и пчел.

Игрушек было много и у нас

В дни нашей молодости: неподкупный

Закон, общественного мненья глас

И идеал святой и целокупный;

Пред ним любой мятеж, как искра, гас

И таял всякий умысел преступный.

Мы верили так чисто и светло,

Что на земле давно издохло зло.

Змей обеззубел, и утих раздор,

Лишь на парадах армия блистала;

Что из того, что пушки до сих пор

Не все перековали на орала?

Ведь пороху понюхать – не в укор

На празднике, одних лишь горнов мало,

Чтобы поднять в бойцах гвардейский дух

И чтоб их кони не ловили мух.

И вдруг – драконы снов средь бела дня

Воскресли; бред Гоморры и Содома

Вернулся. Может спьяну солдатня

Убить чужую мать у двери дома

И запросто уйти, оцепеня

Округу ужасом. Вот до чего мы

Дофилософствовались, вот каков

Наш мир – клубок дерущихся хорьков.

Кто понимает знаменья судьбы

И шарлатанским сказкам верит средне,

Прельщающим неразвитые лбы,

Кто сознает: чем памятник победней,

Тем обреченней слому, сколько бы

Сил и души не вбил ты в эти бредни,-