Андрей Белый - Пепел

Из белоструйной седины

Глядят чернеющие впадины.

Седины бьются на челе.

Проходит улицей пустынною…

На каланче в туманной мгле

Взвивается звезда рубинная.

1905

Петербург

Сквозь пыльные, желтые клубы

Бегу, распустивши свой зонт.

И дымом фабричные трубы

Плюют в огневой горизонт.

Вам отдал свои я напевы —

Грохочущий рокот машин,

Печей раскаленные зевы!

Всё отдал; и вот — я один.

Пронзительный хохот пролетки

На мерзлой гремит мостовой.

Прижался к железной решетке —

Прижался: поник головой…

А вихри в нахмуренной тверди

Волокна ненастные вьют; —

И клены в чугунные жерди

Багряными листьями бьют.

Сгибаются, пляшут, закрыли

Окрестности с воплем мольбы,

Холодной отравленной пыли —

Взлетают сухие столбы.

1904

Москва

И огненный хитон принес,

И маску черную в кардонке.

За столиками гроздья роз

Свой стебель изогнули тонкий.

Бокалы осушал, молчал,

Камелию в петлицу фрака

Воткнул и в окна хохотал

Из душного, ночного мрака —

Туда, — где каменный карниз

Светился предрассветной лаской,—

И в рдяность шелковистых риз

Обвился и закрылся маской,

Прикидываясь мертвецом…

И пенились — шипели вина.

Возясь, перетащили в дом

Кровавый гроб два арлекина.

Над восковым его челом

Крестились, наклонились оба —

И полумаску молотком

Приколотили к крышке гроба.

Один — заголосил, завыл

Над мертвым на своей свирели;

Другой — цветами перевил

Его мечтательных камелий.

В подставленный сосуд вином

Струились огненные росы,

Как прободал ему жезлом

Грудь жезлоносец длинноносый.

1906

Мюнхен

Мы шли его похоронить

Ватагою беспутно сонной.

И в бубен похоронный бить

Какой-то танец похоронный

Вдруг начали. Мы в колпаках

За гробом огненным вопили

И фимиам в сквозных лучах

Кадильницами воскурили.

Мы колыхали красный гроб;

Мы траурные гнали дроги,

Надвинув колпаки на лоб…

Какой-то арлекин убогий —

Седой, полуслепой старик —

Язвительным, немым вопросом

Морщинистый воскинул лик

С наклеенным картонным носом.

Горбатился в сухой пыли.

Там в одеянии убогом

Надменно выступал вдали

С трескучим, с вытянутым рогом —

Герольд, предвозвещавший смерть;

Там лентою вилась дорога;

Рыдало и гремело в твердь

Отверстие глухого рога.

Так улиц полумертвых строй

Процессия пересекала;

Рисуясь роковой игрой,

Паяц коснулся бледно-алой —

Камелии: и встал мертвец,

В туман протягивая длани;

Цветов пылающий венец

Надевши, отошел в тумане —

Показывался здесь и там;

Заглядывал — стучался в окна;

Заглядывал — врывался в храм,

Сквозь ладанные шел волокна.

Предвозвещая рогом смерть,

О мщении молил он бога:

Гремело и рыдало в твердь

Отверстие глухого рота.

«Вы думали, что умер я —

Вы думали? Я снова с вами.

Иду на вас, кляня, грозя

Моими мертвыми руками.

Вы думали — я был шутом?..

Молю, да облак семиглавый

Тяжелый опрокинет гром

На род кощунственный, лукавый!»

Ноябрь 1906

Мюнхен

Опять над нею залучился

Сияньем свадебный венец.

За нею в дрогах я тащился,

Неуспокоенный мертвец.

Сияла грешным метеором

Ее святая красота.

Из впадин ей зияла взором

Моя немая пустота.

Ее венчальные вуали

Проколебались мне в ответ.

Ее глаза запеленали

Воспоминанья прежних лет.

На череп шляпу я надвинул.

На костяные плечи — плед.

Жених бледнел и брови сдвинул,

Как в дом за ними шел я вслед.

И понял он, что обвенчалась

Она не с ним, а с мертвецом.

И молча ярость занималась

Над бледно бешеным лицом.

Над ней склоняюсь с прежней лаской;

И ей опять видны, слышны:

Кровавый саван, полумаска,

Роптанья страстные струны,

Когда из шелестящих складок

Над ней клонюсь я, прежний друг.

И ей невыразимо гадок

С ней почивающий супруг.

1906

Серебряный Колодезь

Толпы рабочих в волнах золотого заката.

Яркие стяги свиваются, плещутся, пляшут.

На фонарях, над железной решеткой,

С крыш над домами

Платками

Машут.

Смеркается.

Месяц серебряный, юный

Поднимается.

Темною лентой толпа извивается.

Скачут драгуны.

Вдоль оград, тротуаров, — вдоль скверов,

Над железной решеткой,—

Частый, короткий

Треск

Револьверов.

Свищут пули, кося…

Ясный блеск

Там по взвизгнувшим саблям взвился.

Глуше напев похорон.

Пули и плачут, и косят.

Новые тучи кровавых знамен —

Там, в отдаленье — проносят.

1906

Москва

Пока над мертвыми людьми

Один ты не уснул, дотоле

Цепями ржавыми греми

Из башни каменной о воле.

Да покрывается чело,—

Твое чело, кровавым потом.

Глаза сквозь мутное стекло —

Глаза — воздетые к высотам.

Нальется в окна бирюза,

Воздушное нальется злато.

День — жемчуг матовый — слеза —

Течет с восхода до заката.

То серый сеется там дождь,

То — небо голубеет степью.

Но здесь ты, заключенный вождь,

Греми заржавленною цепью.

Пусть утро, вечер, день и ночь —

Сойдут — лучи в окно протянут:

Сойдут — глядят: несутся прочь.

Прильнут к окну — и в вечность канут.

Июнь 1907

Петровское

Над рестораном сноп ракет

Взвивается струею тонкой.

Старик в отдельный кабинет

Вон тащит за собой ребенка.

Над лошадиною спиной

Оголена, в кисейной пене,—

Проносится — ко мне, за мной!

Проносится по летней сцене.

Прощелкает над ней жокей —

Прощелкает бичом свистящим.

Смотрю… Осанистый лакей

С шампанским пробежал пьянящим.

И пенистый бокал поднес…

Вдруг крылья ярко-красной тоги

Так кто-то над толпой вознес —

Бежать бы: неподвижны ноги.

Тяжелый камень стекла бьет —

Позором купленные стекла.

И кто-то в маске восстает

Над мертвенною жизнью, блеклой.

Волнуются: смятенье, крик.

Огни погасли в кабинете; —

Оттуда пробежал старик

В полузастегнутом жилете,—

И падает, — и пал в тоске

С бокалом пенистым рейнвейна

В протянутой, сухой руке

У тиховейного бассейна;—

Хрипит, проколотый насквозь

Сверкающим, стальным кинжалом:

Над ним склонилось, пролилось

Атласами в сиянье алом —

Немое домино: и вновь,

Плеща крылом атласной маски,

С кинжала отирая кровь,