Валерий Брюсов - Urbi et Orbi

Где степь, и цепи, и столбы.

1903

Между нами частая решетка,

В той тюрьме, где мы погребены.

Днем лучи на ней мерцают кротко,

Проходя в окно, в верху стены.

Между нами кованые брусья,

Проволок меж них стальная сеть.

До твоей руки не дотянусь я, —

В очи только можем мы смотреть…

Тщетно ближу губы сладострастно, —

Лишь железо обжигает их…

Смутно вижу, в полутьме неясной,

У решетки — очерк губ твоих.

И весь день, пока на темной стали

Там и сям мелькает луч дневной,

В содроганьях страсти и печали

Упиваюсь я тобой, ты — мной!

Нас разводит сумрак. На соломе

Мы лежим, уйдя в свои углы;

Там томимся в сладострастной дреме,

Друг о друге грезим в тайне мглы.

Но опять у роковой преграды

Мы, едва затеплятся лучи.

И, быть может, нет для нас отрады

Слаще пытки вашей, палачи!

28 сентября 1902

Когда встречалось в детстве горе

Иль беспричинная печаль, —

Все успокаивало море

И моря ласковая даль.

Нередко на скале прибрежной

Дни проводила я одна,

Внимала волнам и прилежно

Выглядывала тайны дна:

На водоросли любовалась,

Следила ярких рыб стада…

И все прозрачней мне казалась

До бесконечности вода.

И где-то в глубине бездонной

Я различала наконец

Весь сводчатый и стоколонный

Царя подводного дворец.

В блестящих залах из коралла,

Где жемчугов сверкает ряд,

Я, вся волнуясь, различала

Подводных дев горящий взгляд.

Они ко мне тянули руки,

Шептали что-то, в глубь маня, —

Но замирали эти звуки,

Не достигая до меня.

И знала я, что там, глубоко,

Есть души, родственные мне;

И я была не одинока

Здесь, на палящей вышине!

Когда душе встречалось горе

Иль беспричинная печаль, —

Все успокаивало море

И моря ласковая даль.

3 февраля 1902

Я жить устал среди людей и в днях,

Устал от смены дум, желаний, вкусов,

От смены истин, смены рифм в стихах.

Желал бы я не быть «Валерий Брюсов».

Не пред людьми — от них уйти легко, —

Но пред собой, перед своим сознаньем, —

Уже в былое цепь уходит далеко,

Которую зовут воспоминаньем.

Склонясь, иду вперед, растущий груз влача:

Дней, лет, имен, восторгов и падений.

Со мной мои стихи бегут, крича,

Грозят мне замыслов недовершенных тени,

Слепят глаза сверканья без числа

(Слова из книг, истлевших в сердце-склепе),

И женщин жадные тела

Цепляются за звенья цепи.

О, да! вас, женщины, к себе воззвал я сам

От ложа душного, из келий, с перепутий,

И отдавались мы вдвоем одной минуте,

И вместе мчало нас теченье по камням.

Вы скованы со мной небесным, высшим браком,

Как с морем воды впавших рек,

Своим я вас отметил знаком,

Я отдал душу вам — на миг, и тем навек.

Иные умерли, иные изменили,

Но все со мной, куда бы я ни шел.

И я влеку по дням, клонясь как вол,

Изнемогая от усилий,

Могильного креста тяжелый пьедестал:

Живую груду тел, которые ласкал,

Которые меня ласкали и томили.

И думы… Сколько их, в одеждах золотых,

Заветных дум, лелеянных с любовью,

Принявших плоть и оживленных кровью!..

Я обречен вести всю бесконечность их.

Есть думы тайные — и снова в детской дрожи,

Закрыв лицо, я падаю во прах…

Есть думы светлые, как ангел божий,

Затерянные мной в холодных днях.

Есть думы гордые — мои исканья бога, —

Но оскверненные притворством и игрой,

Есть думы-женщины, глядящие так строго,

Есть думы-карлики с изогнутой спиной…

Куда б я ни бежал истоптанной дорогой,

Они летят, бегут, ползут — за мной!

А книги…Чистые источники услады,

В которых отражен родной и близкий лик, —

Учитель, друг, желанный враг, двойник —

Я в вас обрел все сладости и яды!

Вы были голубем в плывущий мой ковчег

И принесли мне весть, как древле Ною,

Что ждет меня земля, под пальмами ночлег,

Что свой алтарь на камнях я построю…

С какою жадностью, как тесно я приник

К стоцветным стеклам, к окнам вещих книг,

И увидал сквозь них просторы и сиянья,

Лучей и форм безвестных сочетанья,

Услышал странные, родные имена:..

И годы я стоял, безумный, у окна!

Любуясь солнцами, моя душа ослепла,

Лучи ее прожгли до глубины, до дна,

И все мои мечты распались горстью пепла.

О, если б все забыть, быть вольным, одиноким,

В торжественной тиши раскинутых полей,

Идти своим путем, бесцельным и широким,

Без будущих и прошлых дней.

Срывать цветы, мгновенные, как маки,

Впивать лучи, как первую любовь,

Упасть, и умереть, и утонуть во мраке,

Без горькой радости воскреснуть вновь и вновь!

1902

Ее движенья непроворны,

Она ступает тяжело,

Неся сосуд нерукотворный,

В который небо снизошло.

Святому таинству причастна

И той причастностью горда,

Она по-новому прекрасна,

Вне вожделений, вне стыда.

В ночь наслажденья, в миг объятья,

Когда душа была пьяна,

Свершилась истина зачатья,

О чем не ведала она!

В изнеможеньи и в истоме

Она спала без грез, без сил,

Но, как в эфирном водоеме,

В ней целый мир уже почил.

Ты знал ее меж содроганий

И думал, что она твоя…

И вот она с безвестной грани

Приносит тайну бытия!

Когда мужчина встал от роковой постели,

Он отрывает вдруг себя от чар ночных,

Дневные яркости на нем отяготели,

И он бежит в огне — лучей дневных.

Как пахарь бросил он зиждительное семя,

Он снова жаждет дня, чтоб снова изнемочь, —

Ее ж из рук своих освобождает Время,

На много месяцев владеет ею Ночь!

Ночь — Тайна — Мрак — Неведомое — Чудо,

Нам непонятное, что приняла она…

Была любовь и миг, иль только трепет блуда, —

И вновь вселенная в душе воплощена!

Ребекка! Лия! мать! с любовью или злобой

Сокрытый плод нося, ты служишь, как раба,

Но труд ответственный дала тебе судьба:

Ты охраняешь мир таинственной утробой.

В ней сберегаешь ты прошедшие века,

Которые преемственностью живы,

Лелеешь юности красивые порывы

И мудрое молчанье старика.

Пространство, время, мысль — вмещаешь дважды ты,

Вмещаешь и даешь им новое теченье:

Ты, женщина, ценой деторожденья

Удерживаешь нас у грани темноты!

Неси, о мать, свой плод! внемли глубокой дрожи,

Таи дитя, оберегай, питай

И после, в срочный час, припав на ложе,

Яви земле опять воскресший май!

Свершилось, Сон недавний явен,

Миг вожделенья воплощен:

С тобой твой сын пред богом равен,

Как ты сама — бессмертен он!

Что было свято, что преступно,