Валерий Брюсов - Urbi et Orbi

И люди мимо шли — вперед, вперед…

1 июня 1901

Губы мои приближаются

К твоим губам,

Таинства снова свершаются,

И мир как храм.

Мы, как священнослужители,

Творим обряд.

Строго в великой обители

Слова звучат.

Ангелы, ниц преклоненные,

Поют тропарь.

Звезды — лампады зажженные,

И ночь — алтарь.

Что нас влечет с неизбежностью,

Как сталь магнит?

Дышим мы страстью и нежностью,

Но взор закрыт.

Водоворотом мы схвачены

Последних ласк.

Вот он, от века назначенный,

Наш путь в Дамаск!

1903

Словно кровь у свежей раны,

Красный камень гиацинт

Увлекает грезу в страны,

Где царит широкий Инд;

Где в засохших джунглях внемлют

Тигры поступи людей

И на мертвых ветках дремлют

Пасти жадных орхидей;

Где, окованная взглядом,

Птица стынет пред змеей

И, полны губящим ядом,

Корни пухнут под землей.

Сладко грезить об отчизне

Всех таинственных отрав!

Там найду я радость жизни —

Воплотивший смерть состав!

В лезвее багдадской стали

Каплю смерти я волью,

И навек в моем кинжале

Месть и волю затаю.

И когда любовь обманет,

И ласкавшая меня

Расточать другому станет

Речи нег на склоне дня, —

Я приду к ней с верным ядом,

Я ее меж ласк и чар,

Словно змей, затешу взглядом,

Разочту, как тигр, удар.

И, глядя на кровь у раны

(Словно камень гиацинт!),

Повлекусь я грезой в страны,

Где царит широкий Инд.

20 декабря 1900

Мне снилось, я в городе дальнем,

Где ты истомилась одна.

Твой мальчик прохожего встретил,

Сказал мне, что мама больна.

К тебе я вошел, как безумный,

Шепнула ты мне: наконец!

И слышалось четко биенье

Двух слишком счастливых сердец.

Я сел на скамью у кровати,

И сердце мне сжала тоска:

Бледны исхудалые щеки,

Бледна и прозрачна рука.

Твой муж, и сестра, и сиделка —

Все вдруг отошли к стороне,

И я целовал твои руки,

И ты улыбалася мне.

И ты мне сказала: «Мой милый,

Мы точно голубки в грозе», —

К тебе я прижался, рыдая,

И плакали, плакали все.

В слезах я проснулся безумный,

Кругом темнота, тишина,

И город далек, где томишься

Ты в тяжком недуге одна.

1 июля 1901

Я сквозь незапертые двери

Вошел в давно знакомый дом,

Как в замок сказочных поверий,

Постигнутый волшебным сном.

Сквозь спущенные занавески

Чуть проникали тени дня,

И люстры тонкие подвески

Сверкали бледно, не звеня.

И так шаги казались странны,

Почти заглушены в коврах.

Картины, темны и туманны,

Терялись смутно на стенах.

Я встретил взгляд без выраженья

Остановившихся часов.

Полузасохшие растенья

Стояли стражей мертвецов.

Я заглянул… Она смотрела,

Как тихо догорал камин.

Зола каких-то писем тлела,

Но в воздухе дышал жасмин.

На платье белое — все реже

Бросали угли отсвет свой.

Она вдыхала запах свежий,

Клонясь все ниже головой.

И, не веселый, не печальный,

Я скрылся, как вошел, без слов,

Приняв в гостиной взгляд прощальный

Остановившихся часов.

25 декабря 1901

Предстанет миг, и дух мой канет

В неизмеримость без времен,

И что-то новое настанет,

И будет прах земли как сон.

Настанет мир иных скитаний,

Иных падений и высот,

И, проходя за гранью грани,

Мой дух былое отряхнет.

Воспоминанья все утратит,

В огне небес перегорит

И за познанье тайн заплатит

Забвеньем счастья и обид.

И вот, как облако влекомый,

Молчанье строгое храня,

Я вдруг завижу лик знакомый,

И трепет обожжет меня.

В моей душе преображенной,

От всех условий бытия,

Как мысль от тени, отрешенной,

Восстанет вся любовь моя,

Весь круг бессилия и счастья,

Все дни, что вечностью прошли,

Весь вещий ужас сладострастья,

Вся ложь, вся радуга земли!

И словно вновь под сводом звездным,

С своей бездонной высоты,

Твое я имя кину к безднам,

И мне на зов ответишь — ты!

1903

Эта боль не раз мной испытана,

На кресте я был распят не раз,

Снова кровью одежда пропитана

И во взорах свет солнца погас.

Члены пыткой злой обессилены,

Я во прахе кровавом — как труп.

Выжидают мгновения филины,

Опустившись на ближний уступ.

Но, чем мука полней и суровее,

Тем восторженней песни хочу,

И кричу, и пою славословия,

Вечный гимн моему палачу.

О, приди, без улыбки, без жалости,

Снова к древу меня пригвождать,

Чтоб я мог в ненасытной усталости

Снова руки твои целовать.

Чтоб, в борьбе с сладострастной безмерностью

Нарастающих яростных мук,

Я утешен был девственной верностью

Этих строго безжалостных рук.

Декабрь 1901

Не правда ли: мы в сказке,

Мы в книжке для детей?

Твои так нежны глазки,

И поступь — как у фей!

Я — принц, а ты — царевна,

Отец твой — злой король…

Но не гляди так гневно,

Побыть с тобой позволь.

Я в шапке-невидимке,

Для всех — ты здесь одна!

И вот в вечерней дымке

Померкла даль окна.

Прислужницы уводят

Тебя под полог твой…

Ночные тени бродят,

И я во мгле с тобой!

Уста твои безмолвны,

Смежен покорный взор.

Бросаю в воздух — в волны

Наш самолет-ковер.

Влекут нас в царство ласки

Семь белых лебедей…

Не правда ли: мы в сказке,

Мы в книжке для детей?

Зачем твое имя Мария,

Любимое имя мое?

Любовь — огневая стихия,

Но ты увлекаешь в нее.

Зачем с утомляющей дрожью

Сжимаю я руку твою

И страсть, как посланницу божью,

В горящей мечте узнаю?

Ты шепчешь, лицо уклоняя:

«Зачем я слаба? — ты сильней»,

И вьется дорога ночная

По царству теней и огней.

Когда твой поезд, с ровным шумом,

Мелькнул и стал вонзаться в даль,

А я стоял, доверясь думам,

Меня так нежила печаль.

Там, на платформе опустелой,

В июльском пламенном огне,

Все то, что с детством охладело,

Я находил живым во мне.

И после всех моих падений

Мне так легко давались вновь

И детский трепет разлучений,

И детски нежная любовь.

Июль 1901

Хранятся в памяти, как в темной книге,

Свершившиеся таинства ночей,

Те, жизни чуждые, святые миги,

Когда я был и отдан, и ничей.

Я помню запах тьмы и запах тела,

Дрожащих членов выгибы и зной,

Мир, дышащий желаньем до предела,

Бесформенный, безобразный, иной.

Исторгнутые мукой сладострастья,

Безумны были речи, — но тогда

Казалось мне, что властен их заклясть я