Валерий Брюсов - Стихотворения, не включавшиеся в авторские сборники

Качал весы, играл людьми,—

За ратью рать влачили плети

С полей Ашура в край Хеми.

На краткий век вставал прославлен

Крылатый бык иль коршун Гор.

И вновь металл племен, расплавлен,

Шел к новым формам в вечный горн.

Так с двух сторон мятущий молот

Дробил, кромсал обломки стран.

Казалось, в прах и в сон размолот,

В дым былей взвеен Ханаан.

Но мир двух сил в противоборстве

Сам жег себя, как скорпион,

Пал, ядом черн; и вот, в упорстве,

Сиять над ним ввысь встал Сион.

Простер от моря к морю длани,

С высот к высотам розлил хмель,

Как спрут, провлек сосцы желаний

В блеск Индий, в Пунт, за край земель.

Гром, чудо, слава Соломона,

Запруды сбив, одна река,

Смыв Вавилон, смыв храм Аммона,

Вся ярость, хлынула в века.

Чтоб в наши дни, врываясь ярко,

Нас спрашивать, нам отвечать,

Горя сквозь вязь колонн San Marco

На Соломонову печать.

25 августа 1924

Лестью солнца в лоск обласкан,

Берег вплел в меандр меандр,—

Франт во фраке! скалы — лацкан;

Ал в петлице олеандр;

Брижжи пен припали к шее;

Мат магнолий— галстук их…

Старых мод покрои свежее

Новых вымыслов тугих!

Солнце льстит; флиртует море;

Ветер — остр, ведет causerie… [12] Беседа (фр.)

Берег, в полдень, спит в изморе.

Кипарисов тень — драпри.

Глянет вечер. Белой раной

Вскроет месяц тьму воды;

В лавр и в мирт блеск ресторана

Вдавит плавкие следы.

Эх! что тут вам, нереиды!

Мотор бьет: место взято…

Мертв сон пушкинской Тавриды…

И ревут, идут авто!

«Где Мария? Где Зарема?

Кто нас песней обманул?»

Берег-франт к дверям гарема

Свой червонец протянул.

7 сентября 1924

Вот я — обвязан, окован

Пристальным глазом змеи очковой,

Над былинкой лесная газель;

Вновь тропу преградила Цель.

Здесь, в стране исканий,

Где века грохочут листвой,

Мысли гениев — реки, и с камней —

В непостижность водопад роковой;

Где направо — скалы в грядущее,

Где налево — пропасть в прошедшее,

Где ветры, над истиной дующие,

Кричат, как сумасшедшие;

В лесу исканий,

Без Энея Асканий,

Лань пред змеей очковой,—

Обвязан, окован.

Иду

По всем тропам;

Рублю топором череду,

Кожа мудрецов — барабан!

Сквозь лианы, шипы

На все тропы,

И будто —

Я Заратуштра, я Будда,

Я Христос, я Магомет,

Я — индейский сашем —

Курю калюмет…

И всюду —

Чудо:

«Почему» превращается странно в «зачем».

Глазом змеи очковой

Я очарован.

1924

Прекрасен и беспечен пир

В садах Египетской царицы,

И мнится: весь огромный мир

Вместился в узкие границы.

Там, где квадратный водоем

Мемфисским золотом обложен,

За пышно убранным столом

Круг для веселья отгорожен.

Кого не видно средь гостей?

Вот — Эллин, Римлянин, Испанец,

И сын Египта, и Британец,

Сириец, Индус, Иудей…

На ложах из слоновой кости

Лежат увенчанные гости.

Десятки бронзовых лампад

Багряный день кругом струят;

Беззвучно веют опахала,

Прохладу сладко наводя,

И мальчики скользят, цедя

Вино в хрустальные фиалы;

Порфирных львов лежат ряды,

Чудовищ с птичьей головою,

Из клювов золотых, чредою,

Точа во глубь струю воды.

Музыка стонет сладострастно;

Дары Финикии прекрасной,

Блистают сочные плоды;

А вдалеке, где гуще тени,

На мозаичные ступени

Теснится толпами народ:

Завидуя, из-за ворот

Глядит на смены наслаждении.

Но что веселий праздник смолк?

Затихли флейты, гости немы;

В сверканьи светлой диадемы,

Царица клонит лик на шелк,

И тени сумрачной печали

Ее прозрачный взор застлали.

Зачем печаль ее гнетет?

Чего еще недостает

Египта древнего царице?

В своей блистательной столице

Спокойно властвует она,

И часто пред ее глазами

Пиры сменяются пирами;

Она хвалой упоена,

И величавые искусства

Ей тешат дремлющие чувства.

Горит ли африканский день,

Свежеет ли ночная тень,

Покорны ей земные боги;

Полны чудес ее чертоги;

В златых кадилах вечно там

Сирийский дышит фимиам.

Звучат тимпаны, флейты, лира

Певцов со всех пределов мира.

Чего желать осталось ей?

Весь мир царице угождает:

Сидон ей пурпур высылает;

Град Киликийский — лошадей;

Эллада — мрамор и картины;

Италия — златые вина,

И Балтика — янтарь седой.

Наскучил город ей? — Вдоль Нила,

Поставив пестрые ветрила,

Она в триреме золотой

Плывет. Ее взволнуют страсти?

Пойдет, с сознаньем гордой власти,

В покои тайные дворца,

Где ключ угрюмого скопца

Хранит невольников прекрасных

И юношей стыдливо-страстных.

И все ж она невесела:

Ей скучен хор льстецов наемных

И страсть красавцев подъяремных;

Не сходит тень с ее чела.

Ей все послушно, все доступно,

И лишь любовью неподкупной

Ей насладиться не дано!

И долго, с думою глубокой,

Она сидела одиноко.

И стыло гретое вино.

Был снова праздник в пышном зале

Александрийского дворца.

На ложах гости возлежали;

Вокруг, при факелах, блистали

Созданья кисти и резца;

Чертог сиял. Гремели хором

Певцы при звуке флейт и лир.

Царица голосом и взором

Свой пышный оживляла пир.

Сердца неслись к ее престолу.

Но вдруг над чашей золотой

Она задумалась и долу

Поникла дивною главой…

И пышный пир как будто дремлет;

Безмолвны гости; хор молчит;

Но вновь чело она подъемлет

И с видом ясным говорит:

«В моей любви для вас блаженство?

Блаженство можно вам купить…

Внемлите мне: могу равенство

Меж вами я восстановить.

Кто к торгу страстному приступит?

Свою любовь я продаю —

Скажите: кто меж вами купит

Ценою жизни ночь мою?»

Рекла, — и ужас всех объемлет.

И страстью дрогнули сердца…

Она смущенный ропот внемлет

С холодной дерзостью лица.

«Я жду, — вещает, — что ж молчите?

Или теперь бежите прочь?

Вас было много, — приступите,

Купите радостную ночь!»

И взор презрительный обводит

Кругом поклонников своих…

Вдруг из толпы один выходит,

Вослед за ним и два других:

Смела их поступь, ясны очи;

Навстречу им она встает.

Свершилось: куплены три ночи,

И ложе смерти их зовет.

Благословенные жрецами,

Теперь из урны роковой

Пред неподвижными гостями

Выходят жребии чредой.

И первый — Флавий, воин смелый,

В дружинах римских поседелый;

Снести не мог он от жены

Высокомерного презренья;

Он принял вызов наслажденья,