Джордж Байрон - Лара

Коль он любил — то Лару; но скромна
Была любовь: в одних делах видна,
В готовности безмолвной — угадать
Все то, что Лара мог бы приказать;
Но он, служа, был сдержан, горд и сух:
Упреков бы не снес глубокий дух;
Трудясь ретивей всех наемных рук,
Он господином выглядел меж слуг;
Казалось, он до службы снисходил
И не для денег преданно служил.
Была его работа нетрудна:
Меч принести, поправить стремена,
Настроить лютню или, в добрый миг,
Вслух почитать из древних чуждых книг;
К той челяди, что наполняла дом,
Нет ни презренья, ни вниманья в нем,
Но лишь простая сдержанность, в какой
Отсутствие симпатии с толпой.
Хоть он и паж и темен род его,
Лишь Лару признавал он одного;
Глядел он знатным, — грубого труда
На нем не сохранилось ни следа;
Лицо — румянцем, руки — белизной,
Казалось, выдавали пол иной,
Когда б не платье и не странный взгляд,
Что не по-женски страстен, и крылат,
И необуздан: южный зной и пыл
Не хрупкий стан, а взор тот напоил;
В словах той необузданности нет,
И лишь в глазах — ее горячий след.
Он звался Калед. Слух был, что он знал
Иное имя средь родимых скал;
Все замечали, что нередко он
Не шел на зов, но, если повторен
Был этот, видно, непривычный звук,
Он вскакивал, как бы все вспомня вдруг.
Но если Лара звал, тогда, спеша,
Все пробуждалось: слух, глаза, душа…

Он пышный зал оглядывал, — и взор
Подметил вдруг толпу потрясший спор.
Когда, стеснясь, дивились храбрецу,
Что столь спокоен был, лицом к лицу
С противником, и дерзкий снес намек,
Забыв о чести, — Калед изнемог,
Волнуясь весь и чувствуя вдвойне;
Все губы в пепле, все лицо в огне,
На лбу, сердечной порожден тоской,
Пот проступил росою ледяной,
Знак, что в груди кипенье чувств и мук,
В какие вникнуть ум боится вдруг.
Да, в миг иной мы как во сне живем
И действуем, осмыслив лишь потом.
Пажу тех мук довольно было, чтоб
Сковать уста, сжечь агонией лоб.
Он уловил, на дерзкого глядя,
Как Лара улыбнулся отходя;
Лицо пажа переменилось вмиг,
Как будто он улыбки смысл постиг;
Припомнил все, прочел он больше в ней,
Чем в Ларе смог подметить круг гостей;
За господином он скользнул своим,
И зал без них как будто стал пустым:
Все так вперяли в Лару острый взор,
Так чутко все переживали спор,
Что, — лишь качнулся черной тенью он
Под факелами по стволам колонн,
У всех быстрей забился пульс, и грудь,
Как бы стряхнув кошмар, смогла вздохнуть;
Нам даже бред осилить тяжело:
Реальному всего роднее — зло.
Они ушли, но Эззелин стоит,
Задумчивый храня и властный вид;
Но через час рукою он послал
Привет свой Ото и покинул зал.

Толпа ушла, пирующие спят;
Рад скромный гость, хозяин щедрый рад
Лечь на свою всегдашнюю кровать,
Где радость спит, а горе жаждет спать;
Где человек, измученный борьбой,
Бежит от жизни в сладостный покой,
Где нет коварства, злобы и любви,
Где честолюбье не бурлит в крови.
Крылом забвенья жадный взор прикрыт,
И полужизнь как бы в гробу лежит.
Как ложе сна удачней назовут?
Гробница ночи, мировой приют,
Где мощь и слабость, чистота и грех
Простерлись навзничь, в наготе, у всех.
Как сладко хоть бы миг дышать без дум!
Но вновь страх смерти утром гложет ум;
Пусть жизнь полна скорбей, — нам страшен он,
Тот, лучший, снов почти лишенный сон!

Ночь тает; мгла, по склонам гор паря,
В лучах исчезла; будит мир Заря.
Еще один прибавлен день к былым,
И человек стал к смерти ближе с ним;
Но мощная Природа вся цветет:
Прах жизнью полн и солнцем — небосвод,
В цветах долины, пышен блеск лучей,
Целебен ветер, дивно свеж ручей.
Бессмертный человек! На бытие
Гляди, ликуя, и кричи: «Мое!»
Гляди, пока глядится: день придет,
И мир твоим никто не назовет,
И кто б ни плакал — прах бездушный твой
Земля и небо не почтят слезой,
Листка не свеют, тучки не совьют,
Ни вздохом ветерка не помянут
Тебя ль, другого ль. Червь лишь будет сыт
И жалким прахом землю удобрит…

Вот утро, вот и полдень. К Ото в зал
Вся знать собралась, все, кого он звал;
Настал тот час, когда, как приговор,
Падут на Лару слава иль позор;
Здесь Эззелин, желая обвинять,
Все без утайки должен рассказать:
Он клялся в том! И с Лары взят обет
С ним рядом стать, — пусть судят бог и свет.
Что ж нет его? Коль обвиняет он,
Не слишком долго ль длит он сладкий сон?

Срок наступил, и Лара, терпелив,
Спокойно ждет, холодный взор склонив.
Где ж Эззелин? Давно уж время! Вновь
Раздался ропот; Ото хмурит бровь.
«К чему сомненья? Если жив мой друг,
Порукой — честь, что он придет в наш круг.
Кров, где он спал, — в долине меж твоих
Земель, высокий Лара, и моих.
Таким бы гостем мой гордился дом,
И сам он отдых не презрел бы в нем,
Но, чтобы доказательства собрать,
Уехал он, не мог заночевать.
Я вновь ручаюсь за него, и сам
За честь его ответ, коль нужно, дам».
Он смолк. Но Лара возразил: «Я здесь,
Тобою зван, чтоб чутким ухом весь
Тот злостный вздор прослушать до конца,
Что и вчера б не снес от пришлеца,
Когда б не счел его безумцем я
Или врагом, презренным, как змея.
Мне он неведом, а меня он знать
Мог в тех краях… но не к чему болтать…
Зови ж сюда лгуна иль за него
Меч подыми противу моего!»
Надменный Ото, покраснев, швырнул
Перчатку на пол; меч его сверкнул;
«Последнее мне нравится. Без слов
За друга я держать ответ готов!»
С лицом все так же бледным, так же тих,
Хоть смерть грозила одному из них,
С недрогнувшей небрежною рукой,
Знак, что ему давно привычен бой,
Со взором беспощадным — свой клинок
Мгновенно Лара из ножон извлек.
Напрасно гости устремились к ним:
Во гневе Ото был неукротим;
Он сыплет оскорбленьями; лишь меч
Столь яростную оправдает речь!

Был краток бой. Грудь — слепо, сгоряча
Подставил Ото под удар меча.
В крови, приемом ловким поражен,
Хоть и не насмерть ранен, рухнул он:
«Моли о жизни!» — Он молчит. Едва ль
С кровавых плит ему позволит сталь
Подняться, ибо взор заволокла
У Лары демоническая мгла.
Свой меч занес он яростней, чем в миг
Когда над ним враждебный меч возник,
Он был тогда искусен, зорок, строг,
Теперь же бешенства сдержать не смог;
Он так кипел, безжалостен и яр,
Что, — лишь метнулись отвратить удар,
Свой меч на тех он устремить хотел,
Кто защищать сраженного поспел.
Но, вдруг подумав, он сдержал порыв
И, острый взор на Ото устремив,
Как будто проклинал бесплодный бой,
Где враг повержен, но лежит — живой;
Как будто час хотел провидеть тот,
Как он во гроб от раны той сойдет.