Дмитрий Мережковский - Из Собрания стихов (1904, 1910), Полного собрания сочинений (1912)

Ты так же горьким опытом наказан…

Минутной благосклонности твоей

Я самой чистой радостью обязан:

Ты дальше всех, ты ближе всех друзей,

И я с тобой свободной дружбой связан.

Теперь, прощаясь с Музою моей,

Забудь вражду, прости, читатель, скуку:

Мы — люди, мы несчастны — дай мне руку!

Тебе на суд я отдаю себя:

Один ли ты иль в многолюдном свете,

Хлопочешь ли для славы жизнь губя

Или для денег, — вспомни о завете

Того, Кто, детство милое любя,

Учил нас: «Будьте просты вы, как дети». [11] Слова Христа: «…если… не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Евангелие от Матфея, XVIII, 3).

Как ни был бы ты зол и мудр, и стар, —

Подумай, жизнь — прекрасный Божий дар;

Смягчись на миг в борьбе ожесточенной,

На прошлое с улыбкою взгляни:

Не правда ли, там, солнцем озаренный,

Есть уголок родимый, есть они,

Мой брат, как я, познаньем отягченный,

Неведенья безоблачные дни!

От суеты и злобы на минуту

Вернись душою к тихому приюту, —

И пусть морщины скуки и труда

Разгладятся!.. Как сон недолговечный,

Те дни прошли… Ты лучше был тогда,

Доверчивый, свободный и беспечный.

Ужели больше нет от них следа,

От этих дум, от простоты сердечной?..

О, только бы ты пожалел о них, —

И дела нет мне до врагов моих.

Пусть хмурит брови Аристарх [12] Аристарх Самофракийский (1-я пол. II в. до н. э.) — греческий филолог; его имя стало нарицательным для обозначения доброжелательного критика и подлинного ученого. журнальный:

В печальном сердце — тихо и светло;

Въезжаю в гавань, — кончен путь мой дальний…

О, друг, утешься, подыми чело

С улыбкою спокойной и печальной,

Прощая Богу смерть и людям зло:

В сияньи солнца есть еще отрада…

Ты улыбнулся, — вот моя награда!

Уже никто не вденет ногу в стремя, —

Ты одряхлел, классический Пегас,

Тебе подсекло крылья злое Время:

Влачишься ты по улицам у нас,

Где давит сердце вечной скуки бремя,

Где в мутной снежной тьме чуть брезжит газ,

Где нет ни воли, ни любви, ни солнца, —

Хромою клячей бедного чухонца…

От рифмы я отвык, и мне начать

Вторую песнь трудней, чем сдвинуть гору.

Но если час пришел — нельзя молчать:

Слетающих видений внемля хору,

Их голосам я должен отвечать;

И как цветник в полуденную пору —

Жужжаньем пчел, как берег — шумом волн,

Созвучьями недаром слух мой полн.

Их музыка подобна поцелую:

И рифма с рифмой — нежная чета —

Сливаются в гармонию живую;

Так ищут уст влюбленные уста.

Я близость бога сладостного чую:

Когда душа уныла и пуста, —

Поэзия — от всех скорбей лекарство.

Уйдем же к ней мы в призрачное царство!

Там нет ни зла людского, ни добра,

Там даже смерти не страшна угроза.

Луна порой в немые вечера

На стеклах бледные цветы мороза

Вдруг оживит: что значит их игра

Бесцельная?.. Холодной жизни проза,

Гори, гори и ты в стихе моем,

Как этот лед, таинственным огнем!

О, юность бедная моя, как мало

Ты вольных игр и счастья мне дала:

Классической премудрости начало,

Словарь латинский, холод, скука, мгла…

Как часто я бранил тебя, бывало;

Но все прошло, — теперь не помню зла:

Не до конца сумели в пыльной груде

Нелепых книг тебя испортить люди.

За сладостный, невинный жар в крови,

За первые неопытные грезы,

За детское предчувствие любви

Среди унынья, холода и прозы,

За маленькие радости твои,

За одинокие, немые слезы,

О, молодость, за красоту твою

Тебя люблю, тебе я гимн пою!

Врата несуществующего рая,

Ненаступивших радостей залог,

Благословлю обман твой, умирая.

Я никогда проклясть тебя не мог,

О горькая, о жалкая, святая,

Тебя непобедимой создал Бог:

В тебе есть холод, девственная нега

И чистота нетронутого снега…

Однажды мы весною в первый раз

Открыли окна слишком рано, в марте;

Пахнул к нам свежий воздух в душный класс;

На стенах с пятнами чернил, на парте,

Изрезанной ножами в скучный час

Закона Божьего, на пестрой карте

Америки луч солнечный блестел,

В листах грамматик ветер шелестел.

Я думаю, Армидин [13] Волшебница Армида — персонаж из поэмы Торкватто Тассо (1544–1595) «Освобожденный Иерусалим». В свои сады заманивала рыцарей-крестоносцев. сад, и ты бы

Нам более счастливых не дал грез,

Чем грязный двор, где льда седого глыбы

Кололи дворники; не запах роз,

А москательных лавок, мяса, рыбы —

Зефир весенний с рынка нам принес…

А воробьи на крышах стаей шумной

Чирикали от радости безумной.

Смотрели жадно мы на красный дом,

Влюбившись сразу в барышню-соседку.

К окну подходит — видно за стеклом, —

Чтобы крупы насыпать птице в клетку.

Тетради, книги наши под столом:

Как мотылек, попавший детям в сетку,

Трепещет сердце, и волнует кровь

Мне глупая и милая любовь.

Пусть наглухо опять окно закрыли:

Проснувшись вдруг от мертвенного сна,

Сквозь мутное стекло под слоем пыли,

Глядим, — душа надеждою полна,

Мгновенно всю грамматику забыли.

Ты победила, вечная весна!

Так молодость в тюрьме находит радость

И горечь жизни превращает в сладость…

Мне эта улица мила с тех пор:

В галантерейной маленькой лавчонке

Доныне все еще пленяют взор

И те же чувства будят, как в ребенке, —

Знакомых ситцев пестренький узор,

Духи, помада, зеркальца, гребенки

И волны подвенечной кисеи —

Соблазны юной прачки и швеи.

Душа волненьем сладким вновь объята,

Когда по тем местам я прохожу;

Как тихий свет унылого заката,

Я в улице безмолвной нахожу

Следы тех дней, которым нет возврата…

И сам не знаю, чем в них дорожу;

Но жизнь кругом — холодная пустыня,

Лишь в прошлом все — отрада и святыня.

Люблю я запах елки в Рождество,

Когда она таинственно и жарко

Горит, и все мы ждем Бог весть чего…

Пускай беду пророчит злая Парка, —

Я верю в елку, верю в торжество,

По-прежнему от Бога жду подарка.

Как елка, ты — в огнях, ночная твердь.

Ужель подарок Бога — только смерть?

Все мимолетно — радости и мука,

Но вечное проклятие богов —

Не смерть, не старость, не болезнь, а скука,

Немая скука долгих вечеров,

Скучать с приличным видом есть наука

Важнейшая для умных и глупцов:

Подруги наши — страсть, любовь иль злоба,