Федор Сологуб (Тетерников) - Пламенный круг

Качается нагая.

Рукою ветку захватив,

Водою заревою плещет.

Забыла темные пути

В сияньи утреннем, и блещет.

И я дышу дыханьем рос,

Благоуханием невинным,

И влажным запахом пустынным

Русалкиных волос.

Не понимаю, отчего

В природе мертвенной и скудной

Встает какой-то властью чудной

Единой жизни торжество.

Я вижу вечную природу

Под неизбежной властью сил, -

Но кто же в бытие вложил

И вдохновенье и свободу?

И в этот краткий срок земной,

Из вещества сложась земного,

Как мог обресть я мысль и слово,

И мир создать себе живой?

Окрест меня все жизнью дышит,

В моей реке шумит волна,

И для меня в полях весна

Благоухания колышет.

Но не понять мне, отчего

В природе мертвенной и скудной

Воссоздается властью чудной

Духовной жизни торжество.

Все были сказаны давно

Заветы сладостной свободы, -

И прежде претворялись воды

В животворящее вино.

Припомни брак еврейский в Кане,

И чудо первое Христа, -

И омочи свои уста

Водою, налитой в стакане.

И если верный ученик

В тебе воскреснет, - ток прозрачный

Рассеет сон неволи мрачной,

Ты станешь светел и велик.

Что было светлою водою,

То сердцем в кровь претворено.

Какое крепкое вино!

Какою бьет оно струею!

Все было беспокойно и стройно, как всегда,

И чванилися горы, и плакала вода,

И булькал смех девичий в воздушный океан,

И басом объяснялся с мамашей грубиян.

Пищали сто песчинок под дамским башмаком,

И тысячи пылинок врывались в каждый дом.

Трава шептала сонно зеленые слова.

Лягушка уверяла, что надо квакать ква.

Кукушка повторяла, что где-то есть куку,

И этим нагоняла на барышень тоску,

И, пачкающий лапки играющих детей,

Побрызгал дождь на шапки гуляющих людей,

И красили уж небо в берлинскую лазурь,

Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,

И я, как прежде, думал, что я - большой поэт,

Что миру будет явлен мой незакатный свет.

Жизнь проходит в легких грёзах,

Вся природа - тихий бред, -

И не слышно об угрозах,

И не видно в мире бед.

Успокоенное море

Тихо плещет о песок.

Позабылось в мире горе,

Страсть погибла, и порок.

Век людской и тих, и долог

В безмятежной тишине,

Но - зачем откинут полог,

Если въявь, как и во сне?

В стране безвыходной бессмысленных томлений

Влачился долго я без грез, без божества,

И лишь порой для диких вдохновений

Я находил безумные слова.

Они цвели во мгле полночных волхвований,

На злом пути цвели, - и мертвая луна

Прохладный яд несбыточных желаний

Вливала в них, ясна и холодна.

Я томился в чарах лунных,

Были ясны лики дивных дев,

И звучал на гуслях златострунных

Сладостный напев.

В тишине завороженной

От подножья недоступных гор

Простирался светлый и бессонный,

Но немой простор.

К вещей тайне, несказанной

Звал печальный и холодный свет,

И струился в даль благоуханный,

Радостный завет.

Полуночная жизнь расцвела.

На столе заалели цветы.

Я ль виновник твоей красоты,

Иль собою ты так весела?

В озарении бледных огней

Полуночная жизнь расцвела.

Для меня ль ты опять ожила,

Или я - только данник ночей?

Я ль тебя из темницы исторг

В озарение бледных огней?

Иль томленья томительных дней -

Только дань за недолгий восторг?

Над усталою пустыней

Развернулся полог синий,

В небо вышел месяц ясный.

Нетревожный и нестрастный.

Низошла к земле прохлада,

И повеяла отрада.

В мой шатер, в объятья сна,

Тишина низведена.

С внешней жизнью я прощаюсь,

И в забвенье погружаюсь.

Предо мною мир нездешний,

Где ликует друг мой вешний,

Где безгрешное светило,

Не склоняясь, озарило

Тот нетленный, юный сад,

Где хвалы его звучат.

Здесь, на этом перекрестке,

в тихий, чуткий час ночной

Ты стояла предо мною,

озаренная луной,

И, бессмертными словами

откровенье роковое

Повторяя, говорила,

что на свете только двое,

Что в созданьи многоликом

только я и только ты

В споре вечном и великом

сплетены, но не слиты.

Обе темные дороги

в ожидании молчали.

Ночь внимала и томилась

от восторга и печали.

И в сияньи непорочном,

в полуночной тишине

Все дыханья, вновь желанья

возвращались все ко мне.

Только ты одна таилась,

не стремилась к нашей встрече,

Вещим снам противореча,

вечно близко и далече.

Луны безгрешное сиянье,

Бесстрастный сон немых дубрав,

И в поле мглистом волхвованье,

Шептанье трав…

Сошлись полночные дороги.

На перекрестке я опять, -

Но к вам ли, демоны и боги,

Хочу воззвать?

Под непорочною луною

Внимая чуткой тишине,

Все, что предстало предо мною,

Зову ко мне.

Мелькает белая рубаха, -

И по траве, как снег бледна,

Дрожа от радостного страха,

Идет она.

Я не хочу её объятий,

Я ненавижу прелесть жен,

Я властью неземных заклятий

Заворожен.

Но говорит мне ведьма: «Снова

Вещаю тайну бытия.

И нет и не было Иного, -

Но я - Твоя.

Сгорали демоны и боги,

Но я с Тобой всегда была

Там, где встречались две дороги

Добра и зла».

Упала белая рубаха,

И предо мной, обнажена,

Дрожа от страсти и от страха,

Стоит она.

Водой спокойной отражены,

Они бесстрастно обнажены

При свете тихом ночной луны.

Два отрока, две девы творят ночной обряд,

И тихие напевы таинственно звучат.

Стопами белых ног едва колеблют струи,

И волны, зыбляся у ног. звучат как поцелуи.

Сияет месяц с горы небес,

Внимает гимнам безмолвный лес,

Пора настала ночных чудес.

Оставлены одежды у темного пути.

Свершаются надежды. - обратно не идти.

Таинственный порог, заветная ограда, -

Переступить порог, переступить им надо.

Их отраженья в воде видны,

И все движенья повторены

В завороженных лучах луны.

Огонь, пылавший в теле, томительно погас, -

В торжественном пределе настал последний час.

Стопами белых ног, омытыми от пыли.

Таинственный порог они переступили.