Федор Сологуб - Полное собрание стихотворений

В лачуге нищенской, в предместьи городском
Куда как тяжело суровою зимою!
Завоет вьюга вкруг – и зыблется весь дом,
И горница полна вся стужею сырою.
Вот летний вечерок, – Настасья босиком
Бежит, согнувшися, на речку за водою,
И глазки детские на дорогой наряд
Прохожих барышень завистливо глядят.

Так детство Настино печально проходило.
А в восемнадцать лет осталась вдруг она
Одна: перед отцом открылася могила,
За ним и мать ушла, как верная жена.
Взял Настеньку Кремлев. Она сперва грустила,
Была застенчива, пуглива и смирна.
С ресниц ее порой потоки слез катились, —
А щеки девичьи румянцем золотились.

Целило время скорбь, – и Настя обжилась,
Почуяла себя довольной и свободной,
Хозяйством дядиным прилежно занялась,
Не чувствуя тоски, ни зависти бесплодной,
И сытой бедности, конечно, не боясь.
Ей, выросшей в избе понурой и холодной,
Привыкшей голодать, и скромный дядин дом
Казался, может быть, чуть-чуть что не дворцом.

И вот они живут несходною четою,
Но одинаково наивные; с тех пор
Немало лет прошло докучной чередою,
И жизни будничной томительный узор
Ни разу не разбит ни счастьем, ни бедою,
Как будто бы судьба поставила забор,
Ревниво их от всех напастей охраняя,
Но вольные пути пред ними закрывал.

Как эту изгородь досадную сломать?
Как выйти на простор, исполненный движенья,
И воздухом живым стремительно дышать,
Дышать не так, как те ленивые растенья,
Которых злой удел – в ограде прозябать,
Где света нет и где не слышно птичья пенья?
Где прочный тот рычаг, то крепкое бревно,
Которым раздробить ограду суждено?

Он сам ли разгадал, узнал ли он из книжек,
Прочел ли он в ее застенчивых глазах,
Что взрослой девушке не медовых коврижек,
А жизни хочется, – но только смутный страх
В тоскующей душе неизгладимо выжег
Сознанье горькое, что в сереньких годах,
Которые чредой над ними пролетали,
Отрады не было, хоть не было печали.

И жизни не было: крикливою семьей
Являлись темные, ничтожные заботы,
Тревоги бедности и доли трудовой,
Приливы быстрые томительной работы
И сплетни зависти да пошлости пустой, —
То им, а то о них слагались анекдоты...
Не жизнь, а скучный бред, больной и дикий сон,
Где тени мрачные плывут со всех сторон.

Года бегут, бегут, – бледнеет Настя, вянет,
Как сломанный цветок полуденной порой, —
И скоро, думал он, так жить она устанет,
В душе почувствует прилив кручины злой,
Оглянется вокруг – и больше не обманет
Ее больная жизнь своею тишиной.
Постылым станет все, и будет ей в отраду
Срывать на ком-нибудь, тяжелую досаду.

И жалость в нем росла. Отсюда далека,
Казалось бы, любовь. Но мы народ особый,
И русская любовь, как наша степь, дика:
У нас любовь смешать нетрудно и со злобой.
Века минувшие, безумные века
Все чувства русского особенною пробой
Отметили... И вот заметил раз Кремлев,
Что грешная любовь вошла под мирный кров.

Томился долго он, смиренно отвергая
Безумную любовь. Но как ее разбить?
Улыбку ясную приветливого мая
От взора жаркого кто б мог загородить?
И каждый день словам возлюбленной внимая,
Как можно запретить душе ее любить?
Пожар любви растет, в огне сомненья топит
И волю робкую пугает и торопит.

Мечты горят, зовут. Бежать бы в чуждый край,
В далекий чуждый край, где их никто не знает,
Где будет им открыт незапрещенный рай,
Где ясная весна любовь их увенчает,
Где жизнь подарит им цветущий, долгий май...
Мечты кипят, а жизнь их злобно отвергает.
Какими жертвами любовь завоевать?
Как счастье новое бестрепетно создать?

Судьба дает ответ и горестный и странный:
Тот обеспечил жизнь и лучше и верней
И тот придет скорей к обители желанной,
Кто смог достать себе поболее рублей —
Бумаг ли биржевых, монеты ли чеканной,
Земель, полей, лесов иль всяческих вещей —
Всего, что может быть оценено рублями,
Хотя досталося и темными путями.

Посмотришь ли вокруг на гордых богачей —
Богатство им далось постыдною ценою:
Иной обманывал доверчивых людей,
Другой умел вести хитро дела с казною,
Тот опекаемых обкрадывал детей,
Тот был ростовщиком, людей пускал с сумою,
Пускает и теперь, коль случай подойдет, —
Зато от всякого им ласка и почет.

Иной живет себе отцовским капиталом,
И горд он тем, что даст порой бедняге грош;
Отец иль дед его, конечно, начал малым,
На счастье, к плутовству отменно был пригож,
И вот разбогател, – бегут, как вал за валом,
К наследнику рубли, считай, так не сочтешь.
О том, кто в городе богаче всех, твердили,
Что двадцать лет назад с отцом они ходили

В леса разбойничать. Близ города стоит
«Поклонная» гора с крутым обрывом в реку;
Через ее хребет проезжий путь лежит,
Как будто проведен лихому человеку
Нарочно в помощь он. Суровый, дикий вид.
Сосновый лес кругом. Широкую просеку
Дорога заняла; свирепо ропщет бор,
Угрюмый великан, и гневно хмурит взор.

На темени горы – площадка над обрывом;
Там сосен вековых разорвана стена.
Глубокая река, в движении ленивом
Обрыв омывшая, внизу едва видна.
Немного впереди, на страх коням пугливым,
Глубокий спуск идет – такая крутизна,
Что надо тормозить проворные колеса,
Чтоб шею не сломать посереди откоса,

В былые времена случалось там не раз,
Что путешественник, полуночью глухою, —
А то средь бела дня в иной недобрый час, —
С обрыва вниз летел с разбитой головою;
Звенел, гремел за ним тяжелый тарантас, —
Все пожиралось вмиг безмолвною рекою.
Разбойники меж тем, добычу разделя,
Спокойно шли домой чрез бор и чрез поля.

Хор одиноких дум и толки городские,
Угла медвежьего постыдная мораль,
Кому ни доведись, советчики плохие.
Спокойно рассудя, конечно, очень жаль,
Что честной бедности мозоли трудовые
Не всякому милы. А иначе едва ль
Нашелся бы приют и в прозе и в поэме
О деньгах и нужде давно, постылой теме,

Мечты лазурные иному принесут
Утеху мирную; бедняк трудолюбивый,
С мечтой переплетя свой неприветный труд,
Идет своим путем, и грустный и счастливый.
Иные люди есть: в них грезы не умрут,
Но каждая из них попутчицей ревнивой
Идет, родит в душе желаний гордых зной
И, жизни требуя, не хочет быть мечтой.