Вадим Шершеневич - Поэмы

Все, кто не пьян маслянистою лестью,
Посмотрите: уже за углом
Опадают вывесок листья,
Не мелькнут светляками реклам.

Электрической кровью не тужатся
Вены проволок в январе,
И мигают, хромают и ежатся
Под кнутами дождя фонари.

Сам видал я вчера за Таганкою,
Как под уличный выбред и вой,
Мне проржав перегудкою звонкою,
С голодухи свалился трамвай.

На бок пал и брыкался колесами,
Грыз беззубою мордой гранит;
Над дрожащими стеклами мясами
Зачинали свой пир сто щенят.

Даже щеки прекраснейшей улицы
Покрываются плесенью трав...
Эй, поэты: кто нынче помолится
У одра городов?..

Эй, поэты! Из мощных мостовых ладоней
Всесильно выпадает крупа булыжника, и не слышен стук
Молотков у ползущих на небо зданий, —
Города в будущее шаг!

Эй, поэты! Нынче поздно нам быть беспокойным!
Разве может трубою завыть воробей?!
К городам подползает деревня с окраин,
Подбоченясь трухлявой избой.

Как медведь, вся обросшая космами рощи,
Приползла из берлоги последних годин.
Что же, город, не дымишься похабщиной резче,
Вытекая зрачками разбитых окон?!

Что ж не вьешься, как прежде, в веселом кеквоке?
Люди мрут — это падают зубы из рта.
Полукругом по площади встали и воют зеваки,
Не корона ли ужаса то?

Подошла и в косынке цветущих раздолий
Обтирает с проспектов машинную вонь.
И спадает к ногам небоскреба в печали
Крыша, надетая встарь набекрень.

О проклятая! С цветами, с лучиной, с корою
И с котомкой мужицких дум!
Лучше с городом вместе умру я,
Чем деревне ключи от поэм передам.

Чтоб повеситься, рельсы петлею скручу я,
В кузов дохлых авто я залезу, как в гроб.
Что же, город, вздымаешь горчей и горчее
К небесам пятерню ослабевшую труб?!

Инженеры, вы строили камни по планам!
Мы, поэты, построили душу столиц!
Так не вместе ль свалиться с безудержным стоном
У одра, где чудесный мертвец?!

Не слыхали мы с вами мужицких восстаний,
Это сбор был деревням в поход.
Вот ползут к нам в сельском звоне,
Словно псы, оголтелые полчища хат.

«Не уйти, не уйти нам от гибели!»
Подогнулись коленки Кремля!
Скоро станем безумною небылью
И прекрасным виденьем земли.

Поклянитесь же те, кто останется
И кого не сожрут натощак, —
Что навеки соленою конницей
Будут слезы стекать с ваших щек.

Два румянца я вижу на щеках бессонниц.
Умирающий город! Отец мой! Прими же мой стон!
На виске моем кровь — это первый румянец,
А второй — кирпичи упадающих стен.

Истинно говорю вам: года такого не будет!..
Сломлен каменный тополь колокольни святой.
Слышите: гул под землею? Это в гробе российский прадед
Потрясает изгнившей палицей своих костей.

Жизнь бродила старухой знакомой,
Мы играли ее клюкой.
Я луну посвящал любимой,
Приручал я солнце ей.

И веселое солнце — ромашкой,
Лепестки ее наземь лучи.
Как страницы волшебной книжки,
Я листал этот шепот ночей.

Я транжирил ночи и песни,
Мотовство поцелуев и слез,
И за той, что была всех прекрасней,
Словно пес, устремлялся мой глаз.

Как тигренок свирепый, но близкий,
За прутьями ресниц любовь.
Я радугу, как рыцарь подвязку,
Любимой надевал на рукав.

Было тихо, и это не плохо,
Было скучно мне, но между тем,
Оборвать если крылья у мухи,
Так и то уж гудело, как гром.

А теперь только ярмарка стона,
Как занозы к нам в уши «пли»,
Тихой кажется жизнь капитана,
Что смываем волной с корабля.

Счастлив кажется турок, что на кол
Был посажен султаном. Сидел
Бы всю жизнь на колу да охал,
Но никто никуда бы не гнал.

Казначейство звезд и химеры...
Дурацкий колпак — небосклон,
И осень стреляет в заборы
Красною дробью рябин.

Красный кашель грозы звериной,
И о Боге мяучит кот.
Как свечка в постав пред иконой,
К стенке поставлен поэт.

На кладбищах кресты — это вехи
Заблудившимся в истинах нам.
Выщипывает рука голодухи
С подбородка Поволжья село за селом.

Все мы стали волосатей и проще,
И все время бредем с похорон.
Красная роза все чаще
Цветет у виска россиян.

Пчелка свинцовая жалит
Чаще сегодня, чем встарь.
Ничего. Жернов сердца все перемелет,
Если сердце из камня теперь.

Шел молиться тебе я, разум,
Подошел, а уж ты побежден.
Не хотели ль мы быть паровозом
Всех народов, племен и стран?

Не хотели ль быть локомотивом,
Чтоб вагоны Париж и Берлин?
Оступились мы, видно, словом
Поперхнулись, теперь под уклон.

Машинист неповинен. Колеса
В быстроте завертелись с ума.
Что? Славянская робкая раса?
Иль упорство виновно само?

О, великое наше холопство!
О, души мелкорослой галдеж!
Мы бормочем теперь непотребство,
Возжелав произнесть «0тче наш».

Лишь мигают ресницами спицы,
Лишь одно нам: на дно, на дно!
Разломаться тебе, не распеться
Обручальною песней, страна!

Над душой моей переселенца
Проплывает, скривясь, прозвенев
Бубенцом дурацким солнца,
Черный ангел катастроф!