Николай Некрасов - Стихотворения

Уже в первых опытах Некрасова формировался его самобытный поэтический язык, система образности, которая в итоге сделала его лирику значимым явлением мировой литературы. В «Мечтах и звуках» привлекает особое отношение автора к оппозиции собственно звуков мира и тишины. Разумеется, это прежде всего звуки лиры, поэтического вдохновения; когда их нет, возникает даже не тишина – пустота.

а когда они, эти поэтические звуки предощущаются, тишина служит лишь своего рода подготовляющей паузой для их торжественного явления:

Вместе с тем в сборнике появляется и другая тишина – воплощение вечности: «Тихо кладбище,// Мертвых жилище, // Храм Божий тих…» («Землетрясение»), особенно выразительная после зазвучавших в стихотворении гула земли, громов, воя, «эха глухого», «скрежетов ада», «тяжких воплей придавленных жертв», грозного звона колоколен и даже потрясающего на фоне вселенского катаклизма «мелкой суетности шума»…

И, наконец, тишина как побуждение к душевной сосредоточенности, к размышлению: «Сердце плачет в тишине, // Сердце рвётся к вышине…»; «Полночь; тихо. Ангел мира// Воцарился над землёй…» («Ночь»)…

Здесь не может не вспомниться восприятие тишины древнерусскими писателями как необходимого условия для успеха любого созидающего деяния.

Творческое развитие смысла первых, интуитивно точных, но художественно еще эскизных образов получило новое качество в поэме Некрасова «Тишина». Произведение, которое пииты нашего века, может быть, назвали бы «Минута молчания», по своему пафосу поднимается высоко над событийной подоплекой: недавно завершившейся Крымской войной.

Можно сказать, тишина переполняет строки поэмы: здесь и «деревенек тишина» , и «война молчит» , и молчащий Севастополь ( «Люди в той стране //Ещё не верят тишине, // Но тихо…»), и «бег коня неслышно-тих», и «русский путь, знакомый путь», который «опять пустынно-тих и мирен» , но главное содержание центрального образа, конечно, заключается в строфе:

Такое духовное наполнение тишины, когда она предстаёт не простым отсутствием звуков, а формой сосредоточения всех сил разума, души и сердца, становится характерным в поэзии Некрасова.

Например, в более позднем стихотворении (или маленькой поэме) «Балет» (1866) он с виртуозностью истинного мастера строит повествовательную композицию, где едко-ироническое ( «Немы струны карающей лиры, // Вихорь жизни порвал их давно!») изображение зрителей балетного спектакля (тоже ведь бессловесное, хотя и под музыку выражение человеческих страстей), сменяется возвышенной до подлинного трагизма картиной мужицкого обоза, возвращающегося после проводов своих родных в рекруты.

Бесконечно печальна «музыка» этого « каравана с седоками в п ромёрзлой овчине» : «скрипом, визгом окрестность полна. // Словно до сердца поезд печальный // Через белый покров погребальный // Режет землю – и стонет она, // Стонет белое снежное море…»

Тишина – и безгласность.

Знаменитый Зелёный Шум, «пробуждение природы весной» – и «этот стон у нас песней зовётся»…

Временами сам мастер будто пугался созданного им, так далекого от «мечтаний и звуков» традиционной поэзии , своей собственной, ранней , и писал: «…свой венец терновый приняла, // Не дрогнув, обесславленная Муза // И под кнутом без звука умерла».

Стихотворение «В столицах шум, гремят витии…», которое школьники из-за его краткости особенно охотно учат наизусть, представляет, между тем, не просто публицистический отклик на обсуждение в России грядущих реформ нового императора.

Это ключевое для поэта произведение, где с полной определённостью обозначена важнейшая для Некрасова оппозиция между цивилизацией и природой, стихией.

«Тишина» начиналась благодарственными словами: « Спасибо, сторона родная, // За твой врачующий простор!» Здесь же нет каких-либо возвышенных обращений, поэтический словарь стихотворения почти аскетичен, даже рискованное «целуясь» не выглядит здесь нарушением художественного вкуса. Нет изобразительной перенасыщенности, того словесного мусора, которого вдосталь на «словесной войне». Некрасов организует стихотворение на динамических началах, пластические картины сочетаются у него с созданием звукового рисунка двух миров. (Речь идёт не о звукописи.)

В одном мире – «шум», гром («гремят»), «словесная война» (вспомним ещё библейское предостережение о «ветре слов»!). Но этот гремящий мир окружён миром «вековой тишины». И тишины одушевлённой, тишины духовной, она приемлет движение ветра (не «ветра слов»!), шум деревьев, ив (как вновь не вспомнить «Зелёный Шум»), шорох колосьев…

И это – «во глубине России».

Здесь вновь напоминание: хорошо известное каждому в прошлом веке, да теперь и нам, грешным, начало покаянного псалма, читавшегося как отходная молитва над умирающим: «Из глубин я воззвал к тебе, Господи!..» Так эти девять строчек, обошедшиеся без восклицательных знаков, взывают к россиянам о судьбе их «бесконечных нив», как об их собственной судьбе…

Самой красноречивой оказалась «вековая тишина».

Поэзия вывела своего читателя к жизни, к Правде бытия, и тем выполнила своё главное предназначение: укрепила – своими силами – человека в его духовном поиске.

Сергей ДМИТРЕНКО