Людмила Кулагина - Радость и грусть бытия

Ведь если Слово дал Господь
(надеюсь, я – не графоманка),
Сквозь стынь и мрак, сквозь твердь и водь
Оно прорвётся к жизни танком.

И как смогу теперь посметь
Предать дарованное Богом?!
Препятствием мне будет смерть,
Но не дорóга, не дорóга.

Дышу – пою, хриплю – пою, –
Пусть этой песне люди внемлют, –
Как ненавижу и люблю
И эту жизнь, и эту землю!

В Асéевском парке «врубают попсу»,
И берег реки тем же вторит.
Народу здесь кинули кость, словно псу,
Теперь особняк – санаторий.

Потрескались стены в нём и потолки,
Трещит и лепнина фасада.
И лопухом заросли уголки
Старинного барского сада.

На синей веранде не «дуются» в вист.
Оркестр не сзывает на бáлы.
Осеннего ветра пронзительный свист
Поёт здесь о том, что пропало.

Пока ещё ели стоят зелены,
Посажены любящим папой,
Пытаются ночью достать до луны
Мохнатой игольчатой лапой.

И дуб ещё помнит былые года
И предков асéевских деток.
Тоскою зелёной стекает вода
С его исторических веток.

Когда-то октябрьские злые ветра
По свету гнездо разметали.
Хранит особняк в себе горечь утрат.
И мы все счастливей не стали.

Теперь для «сердечников» краткий приют
Сей дом, разным хворям обитель.
Утративший роскошь былую, уют,
Обшарпанный, грустно глядит он

На деток, играющих там, где карет
Следы под асфальт закатали,
На кучки заплёванные сигарет
В беседках, где раньше летали

Амуры, а нынче прописан комар,
Бутылки, обёртки от свадеб,
На мата под крышей похабный кошмар,
На стройки ближайших усадеб.

Здесь жалобно совы кричат по ночам,
А днём разудалость гармошки
Частушки торчащим поёт кирпичам,
Да бродят несытые кошки.

В столовой под расписным потолком
Витает дух каш-макаронов.
С карниза с осыпавшимся уголком
Глядят на больных Маскароны [16].

И жалок львов-масок беззубый оскал,
И в тёмных подтёках колонны,
Которые осенью дождь полоскал,
Зима не была благосклонной.

Дух прошлого в доме скорбит, и болит
Душа трёхсотлетнего дуба.
И бодрую песню поёт инвалид
Про Родину, сидя у клуба.

Кто-то пуделей любит, терьеров,
Кто-то – колли, болонок и такс.
Им не вольно, но сытно в вольерах,
Если дом называть можно так.

Их балýют, собачьих инфантов,
Покупают им корм «Педигри»,
Видят в них кучу всяких талантов,
Моют, чешут, выводят угри.

Их стилисты стригут. Куафюры [17]
Лепят из беспорядочных лохм,
Чтоб на вязке все стрелы Амура
Попадали в сердца, а не в блох.

Их выводят гулять на природу,
Поиграть и оставить свой след,
Показать экстерьер и породу,
В общем, скажем, выводят их в свет.

Тратят деньги, и время, и силы,
Чтобы шнауцер или терьер
Был на выгуле самым красивым,
Знал команды «Ко мне!» и «Барьер!»

Чаще жизнь удаётся у этих
Одомашненных мелких «скотов»,
Но, признáюсь, милей мне на свете
Внешность, взгляд и повадки котов.

Есть в кошачьей породе то нечто,
Что французы назвали бы «шарм».
Говорят, что коты видят нечисть
Сквозь зелёный хрусталевый шар.

Кот не любит домашние клетки,
Он гуляет, хозяин себе,
Доедая людские объедки,
Благодарен и этой судьбе.

Как он ест! Так усерден, неслышен,
Ушки ходят, мелькнёт язычок…
Если ж в лапы поймается мышка,
Кот играет в неё, дурачок.

Как пластичен он! Как грациозен!
И хотя в лишаé и плешив,
Если надо, как тигр, будет грозен,
Если хочет – то нежно-пушист.

На охоту выходит сторóжко,
На подушечках крáдется лап.
Вычищает он зубками «блошков».
Сам себе он травник-эскулап.

Любит нюхать весенние травки.
Защищает пространство своё.
Полакает в ближайшей канавке
И – мурлычет, про счастье поёт.

Много ль котику надо для счастья? –
Вот настала весна, и тепло,
Можно с кошечкой в травке встречаться,
Можно в окна смотреть сквозь стекло.

– Там за окнами бродят собаки:
Тест на службу, видать, не прошли.
Вечно нас провоцируют в драки…
Вон боксёр по прозванью «Али».

Пролетела сорока-трещотка.
Голубь выклевал дрянь из земли…
Вот машина с огромною щёткой
Едет и на прохожих пылит.

На окошке – спокойно и тихо.
Тут герань. Я гераньку люблю…
Шлейф зелёный весна шьёт-портниха.
Я в клубочек свернусь и посплю.

Сколько маленьких трагедий –
«Вод, огней и труб из меди», –
Носим мы в своих сердцах.

Бросит в жар от этой бреди,
Как представишь – «крыша едет», –
Груз на жизненных весах.

Что посеяно, то сжато.
Искушение – расплата.
Испытание – урок.

Не спасёт «ума палата»,
Чудодейство Гиппократов,
Если танком двинет Рок.

И души твоей редуты,
Даже если были круты,
Под фанфары затрещат.

Выйдет пшик из целей дутых, –
С ними кто-то нас попутал! –
И запросим мы пощад

У Того, кто всё прощает
И блаженство обещает
Нам, как жалким муравьям,

Чья душа добром тощает.
Он в скорбях нас навещает,
Тащит из зловонных ям.

Мы ж котятами слепыми,
Поминая всуе Имя,
И за свет принявши муть,

Лезем тропками крутыми, –
Кровь от страха в жилах стынет, –
В свой, казалось, лёгкий путь.

Повинуясь чувств порывам,
Скал не видя и обрывов,
Бездн паденья своего,

Всё карабкаемся в гору, –
Дуракам все горы впору, –
И не внемлем мы Его

До поры предупрежденьям,
Через скорби убежденьям,
Что пора, мол, отдохнуть

От мирских суéт-соблазнов.
Он един, хотя и разный, –
К Богу неисповедимый путь.

Смотришь, к Богу потянулись
Даже те, кто отвернулись
В позапрошлые года,

От безверия очнулись,
В храм пришли, стоят, сутулясь, –
Так согнула их беда.

И оставив своеволье,
И грехов своих раздолье,
Заблуждений сладкий яд,

На коленях стоя, молим,
И в смирении и в боли:
Господи, пусть будет воля,
Но не наша, а – Твоя!