Илья Сельвинский - Давайте помечтаем о бессмертье

Прошел в четыре руки.

Бездушье, сколько ни пялься,

Не видит ни зги пред собой.

А здесь не только пальцы

Оттиснулись в магме седой:

Я вижу хребет зубастый,

Блеск доспехов крутых,

Глубокий и все-таки ясный

Щек полужаберный дых.

Что нас волнует при виде

Такого, как этот след?

Культурой ли нам привиты

Виденья дремучих лет?

И мы, оголтело глазея,

Гадая на все лады,

Смотрим с лицом ротозея

На чуждые эти следы…

Но вдруг на миг заметалась

Ящерица. Она,

Найдя следы, замечталась,

Будто с дремотного сна…

Ползет сквозь всякую заваль,

В себе затаивши века:

Ведь это сам динозавр,

Уменьшенный до вершка!

Но я возродил химеру,

Ее увеличив опять,

Плыву в мезозойскую эру

Лет миллионов на пять.

Стоит серебристы явор,

На ветках — сушка белья.

Здесь как-то прошел динозавр…

Быть может, это был я.

В древнейшем мире, когда потом

Еще и не снился эрам,

Жил на земле трицератопс,

Он был исполинским зверем.

Веками ревел в косматую тьму.

Но время его отлетело…

Чудовище вымерло потому,

Что башка

перевесила тело.

Он в горы унес торжественный вой,

Но в кратер вулкана сверзся.

А я погибаю, друзья, оттого,

Что меня перевесило сердце.

Обычным утром в январе,

Когда синё от снежной пыли,

Мне ящерицу в янтаре

На стол рабочий положили.

Завязнувши в медовом иле,

Она плыла как бы в жаре,

И о таинственной заре

Ее чешуйки говорили.

Ей сорок миллионов лет,

За ней пожары и сполохи!

О, если б из моей эпохи

Прорвался этот мой сонет

И в солнечном явился свете,

Как ящерица, сквозь столетье!

1963

Не любил я волос моих бурый дым,

Омрачавший мой смех весенний.

Мне так хотелось быть золотым,

Как Яхонтов или Есенин.

Но золотым я так и не стал.

А время неукротимо…

Зато теперь я блещу, как сталь,

И нет уже бурого дыма.

Но, глядя в зеркало хмурое,

Согласен я и на бурое.

Молодость проходит, говорят.

Нет, неправда — красота проходит:

Вянут веки,

губы не горят,

Поясницу ломит к непогоде,

Но душа… Душа всегда юна,

Духом вечно человек у старта.

Поглядите на любого старца:

Ноздри жадны, как у бегуна.

Прочитайте ну хотя бы письма,

Если он, ракалия, влюблен:

Это литургия, это песня,

Это Аполлон!

Он пленит любую недотрогу,

Но не выйдет на свиданье к ней:

Может, старичишка тянет ногу,

Хоть, бывало, объезжал коней?

Может, в битве захмелев, как брага,

Выходил с бутылкою на танк,

А теперь, страдая от люмбаго,

Ковыляет как орангутанг?

Но душа прекрасна по природе,

Даже пред годами не склонясь…

Молодость, к несчастью, не проходит:

В том-то и трагедия для нас.

1964

Не говорите мне о том, что старость

Мудра. Не верю в бороды богов.

К чему мне ум церковных старост,

Рачительных и грузных бирюков?

Их беспощадно бдительная хмурость

В кулак зажмет сердца до покрова.

У молодости собственная мудрость -

Любовь, которая всегда права.

Улетели дети из гнезда.

Вьют свое. Ты больше им не нужен.

Но последний час твой не настал:

Не убит судьбой ты, а контужен.

Вон могилы протянули ноги.

Я шепчу последнее «прости»…

В старости друзей не обрести,

В старости мы часто одиноки.

Не горжусь я мудростью змеи,

Мудрость эта — пятачок разменный.

Вымирают

сверстники

мои!

В этом… в этом что-то от измены.

С ними умирает пламя духа,

Родственного в красках и чертах.

Но остались у меня два друга:

Тихий океан и Чатырдаг.

Стоит только вспомнить мне о них,

Хлынет в душу радостная сила.

Что же я сединами поник,

Даже если смерть меня носила?

Смертный, я бессмертьем обуян!

Кто сейчас мой кругозор измерит?

Молодым мечтаньям не изменят

Чатырдаг и Тихий океан.

Во многом разочаровался

И сердцем очерствел при этом.

Быт не плывет в кадансах вальса,

Не устилает путь паркетом.

За все приходится бороться,

О каждый камень спотыкаться.

О, жизнь прожить совсем не просто -

Она колюча и клыкаста.

Но никогда не разуверюсь

В таком событии, как труд.

От требователен и крут

И в моде видит только ересь.

Но он и друг в любой напасти,

Спасенье в горестной судьбе.

В конце концов он — просто счастье.

Сам по себе.

Кто из нас помнит имя

Некоего Мирона?

Некоего Леохара?

А между тем

Один изваял Венеру,

Другой — Аполлона.

Что может быть выше такого забвенья?

Есть в судьбе моей женщина,

Каждый раз казавшаяся новой.

Нет, любовь не наслажденщина -

Этого не понял Казанова.

Но и выбрать одну

отныне и присно -

В этом нет еще истины.

Только к закату жизни

Поймешь, кто была Единственной.

Когда я впервые увидел Эльбрус,

Эту двуглавую вспышку магния,

Был я мальчишкой. Совсем бутуз.

Но мной овладела мания,

И я шептал себе: «Ничего!

Вырасту — завоюю его».

Когда ж я впервые увидел вулкан

С кровавой тучей над кратером,

Меня не смутил Ключевской великан.

Быть может, в кочевье неоднократном

Я знал его сотни лет назад,

И тундру эту, и это становье…

Вот только чей-то убогий сад

Являл для меня что-то новое.

Когда я, родная, увидел тебя,

Недосягаемую такую,

Кровь моя не вскипела, знобя,

Как если бы встретил другую: