Генри Лонгфелло - Стихи

Не тверди мне в дни печали:
В жизни место только снам —
Спит душа, и мир едва ли
То, чем кажется он нам.

Жизнь серьезна, жизнь реальна,
Гроб — не цель, и, путь сверша,
В прах вернуться изначальный
Не должна твоя душа.

Не печаль, не наслажденье
Суть пути и цель конца,
Только действие, стремленье
Открывает в нас Творца!

Время мчится, как на крыльях,
Стоек дух, но под конец,
Глуше, глуше марш к могиле
Барабанщиков-сердец.

На биваке, в битве ль честной,
Совершая жизни путь,
Не скотиной бессловесной —
Будь борцом, героем будь!

Нам пример пути Великих,
Как трудиться, чтоб в веках
Свой оставить след на диких,
Зыбких Времени песках.

След, которого значенье
Даст, на жизненном пути
Потерпевшему крушенье,
Снова сердце обрести.

Так, давай, займемся делом
Пред любой судьбой всегда
Постигая сердцем смелым
Смысл терпенья и труда!

Истомленный, на рисовой ниве он спал.
Грудь открытую жег ему зной;
Серп остался в руке, — и в горячем песке
Он курчавой тонул головой.
Под туманом и тенью глубокого сна
Снова видел он край свой родной.

Тихо царственный Нигер катился пред ним,
Уходя в безграничный простор.
Он царем был опять, и на пальмах родных
Отдыхал средь полей его взор.
И, звеня и гремя, опускалися в дол
Караваны с сияющих гор.

И опять черноокой царице своей
С нежной лаской глядел он в глаза,
И детей обнимал — и опять услыхал
И родных и друзей голоса.
Тихо дрогнули сонные веки его, —
И с лица покатилась слеза.

И на борзом коне вдоль реки он скакал
По знакомым, родным берегам…
В серебре повода, — золотая узда…
Громкий топот звучал по полям
Средь глухой тишины, — и стучали ножны
Длинной сабли коню по бокам.

Впереди, словно красный кровавый платок,
Яркокрылый фламинго летел;
Вслед за ним он до ночи скакал по лугам,
Где кругом тамаринд зеленел.
Показалися хижины кафров, — и вот
Океан перед ним засинел.

Ночью слышал он рев и рыкание льва,
И гиены пронзительный вой;
Слышал он, как в пустынной реке бегемот
Мял тростник своей тяжкой стопой…
И над сонным пронесся торжественный гул,
Словно радостный клик боевой.

Мириадой немолчных своих языков
О свободе гласили леса;
Кличем воли в дыханье пустыни неслись
И земли и небес голоса…
И улыбка и трепет прошли по лицу,
И смежилися крепче глаза.

Он не чувствовал зноя; не слышал, как бич
Провизжал у него над спиной…
Царство сна озарила сиянием смерть,
И на ниве остался — немой
И безжизненный труп: перетертая цепь,
Сокрушенная вольной душой.

Тропой альпийской в снег и мрак
Шел юноша, державший стяг.
И стяг в ночи сиял, как днем,
И странный был девиз на нем:
Excelsior!

Был грустен взор его и строг,
Глаза сверкали, как клинок,
И, как серебряный гобой,
Звучал язык для всех чужой:
Excelsior!

Горели в окнах огоньки,
К. уюту звали очаги,
Но льды под небом видел он,
И вновь звучало, словно стон:
Excelsior!

«Куда? — в селе сказал старик. —
Там вихрь и стужа, там ледник,
Пред ним, широк, бежит поток».
Но был ответ, как звонкий рог:
Excelsior!

Сказала девушка: «Приди!
Усни, припав, к моей груди!»
В глазах был синий, влажный свет,
Но вздохом прозвучал ответ:
Excelsior!

«Не подходи к сухой сосне!
Страшись лавины в вышине!» —
Прощаясь, крикнул селянин.
Но был ответ ему один:
Excelsior!

На Сен-Бернардский перевал
Он в час заутрени попал,
И хор монахов смолк на миг,
Когда в их гимн ворвался крик:
Excelsior!

Но труп, навеки вмерзший в лед,
Нашла собака через год.
Рука сжимала стяг, застыв,
И тот же был на нем призыв:
Excelsior!

Меж ледяных бездушных скал
Прекрасный, мертвый он лежал,
А с неба, в мир камней и льда
Неслось, как падает звезда:
Excelsior!

Дня нет уж… За крыльями Ночи
Прозрачная стелется мгла,
Как легкие перья кружатся
Воздушной стезею орла.

Сквозь сети дождя и тумана
По окнам дрожат огоньки,
И сердце не может бороться
С волной набежавшей тоски,

С волною тоски и желанья,
Пусть даже она — не печаль,
Но дальше, чем дождь от тумана,
Тоска от печали едва ль.

Стихов бы теперь понаивней,
Помягче, поглубже огня,
Чтоб эту тоску убаюкать
И думы ушедшего дня,

Не тех грандиозных поэтов,
Носителей громких имен,
Чьи стоны звучат еще эхом
В немых коридорах Времен.

Подобные трубным призывам,
Как парус седой кораблю,
Они наполняют нас бурей, —
А я о покое молю.

Мне надо, чтоб дума поэта
В стихи безудержно лилась,
Как ливни весенние хлынув,
Иль жаркие слезы из глаз,

Поэт же и днем за работой,
И ночью в тревожной тиши,
Всем сердцем бы музыку слушал
Из чутких потемок души…

Биенье тревожное жизни
Смиряется песнью такой,
И сердцу она, как молитва,
Несет благодатный покой.

Но только стихи, дорогая,
Тебе выбирать и читать:
Лишь музыка голоса может
Гармонию строф передать.

Ночь будет певучей и нежной,
А думы, темнившие день,
Бесшумно шатры свои сложат
И в поле растают, как тень.

Стрелу из лука я пустил
Не знал я, где она упала;
Напрасно взор за ней следил,
Она мелькнула и пропала.

На ветер песню бросил я:
Звук замер где-то в отдаленьи…
Куда упала песнь моя
Не мог сказать я в то мгновенье.

Немного лет спустя, потом
Стрела нашлась, в сосне у луга,
Свою же песню целиком
Нашел я в теплом сердце друга.

Прошло полжизни; стерся даже след
Минувших дней. Где юный жар стремленья
Из рифм, из песен, полных вдохновенья,
Дворец воздвигнуть для грядущих лет?

Виной не праздность, не любовь, о нет!
Не беспокойной страсти наслажденья,
Но горести едва ль не от рожденья,
Чреда забот убийственных и бед.

И с полгоры я вижу под собою
Все прошлое, весь этот темный ад, —
В дымах, в огнях мой город, скрытый мглою,