Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3

Пусть так. В волненьях поколения
Ты — символ доброго всегда,
Твой крупный детский почерк гения
Мы разбираем без труда.

Я верю в предчувствия и приметы —
Науку из первых, ребяческих рук,
Я верю, как подобает поэту,
В ненадобность жертвы, в ненадобность мук.

Я верю, как подобает поэту,
В такое, что видеть не привелось,
В лучи тишины неизвестного света,
Пронизывающие насквозь.

Я верю: при косноязычье природы
Обмолвками молний показаны мне
Зигзаги путей в высоту небосвода
В покойной и праздничной тишине.

И будто всегда меня уносила
В уверенный сказочный этот полет
Молений и молний взаимная сила,
Подвального свода сломав небосвод.

Ты горячей, чем капля пота,
Внезапная моя слеза,
Когда бегущая работа
Осажена на тормоза.

И в размышленьях о бывалом,
И в сожаленьях о былом
Ты в блеске силы в мире малом
И мера слабости — в большом.

Ты можешь во мгновенье ока
С ресниц исчезнуть без следа.
Да, ты скупа, горька, жестока,
И ты — не влага, не вода.

Ты — линза для увеличенья
Невидимых доселе тел.
Ты — не примета огорченья,
А удивления предел.

Деревья надышались пылью
И поднимают шум чуть свет.
Лететь? На это нужны крылья,
А крыльев у деревьев нет.

Лишь плащ зеленый, запыленный
У каждой ивы на руке,
Пока дорогой раскаленной
Деревья движутся к реке.

И опускаясь на колени,
Речную воду жадно пьют.
И сами жадно ищут тени,
Приют на несколько минут.

Их листья скрючены и ломки,
Они качают головой,
Остановясь на самой кромке,
На линии береговой…

Еще на темном небе тлеют
Зари багровые остатки,
Но все светлеет и белеет
Вокруг брезентовой палатки.

Любое дерево ни слова
Еще со мною не сказало,
Еще ни доброго, ни злого
Природа мне не пожелала.

Но у природы наготове
Под тонкой сеткою тумана
И кровь тетеревиной брови,
Похожей издали на рану,

И гроздь брусники темно-сизой,
Покрытая лиловой тенью,
И смутное дыханье бриза,
Меняющего направленье.

Разжаты пальцы белых лилий,
Которым нет уже запрета
Подобьем чайки белокрылой
Раскрыться и рвануться к свету.

И вместо облачка на синий
Простор, в пустынные высоты,
Как будто выступивший иней,
Лег след ночного самолета.

И мне понятно нетерпенье,
Какое сдерживают птицы,
Чье оглушительное пенье
Готово ливнями пролиться.

Запутать муху в паутину
Еще жужжащей и живой,
Ломать ей кости, гнуть ей спину
И вешать книзу головой.

Ведь паутина — это крылья,
Остатки крыльев паука,
Его повисшая в бессилье
Тысячелапая рука.

И вместо неба — у застрехи
Капкан, растянутый в углу,
Его кровавые потехи
Над мертвой мухой на полу.

Кто сам он? Бабочка, иль муха,
Иль голубая стрекоза?
Чьего паук лишился слуха?
Чьи были у него глаза?

Он притворился мирно спящим,
Прилег в углу на чердаке.
И ненависть ко всем летящим
Живет навеки в пауке.

Я знаю, в чем моя судьба:
Чтоб рвали камни ястреба

И чтоб на узком челноке
Я поднимался по реке,

Чтоб трогала моя рука
В вершинах сопок облака,

Чтоб в темный воздух, как в платок,
Я завернул живой цветок,

Цветок, который я сорвал
С одной из побережных скал,

Цветок, что вырос на скале,
На неизмеренной земле.

Навстречу прохожим листочками жести
Листья летели метелью, как снег,
И милиционеры, боясь происшествий,
Машинам сбавляли размеренный бег.

Водители связь потеряли с землею
И в ужасе жали на все тормоза,
И желтою пылью, как желтою мглою,
Прохожим с утра порошило глаза.

Автобусы плыли, стремясь к повороту,
На твердую землю въезжали, гудя,
И морщилось небо, и стыло от пота,
И падали первые капли дождя.

Нетрудно изучать
Игру лица актера,
На ней лежит печать
Зубрежки и повтора.

И музыка лица,
Послушных мышц движенье
То маска подлеца,
То страсти выраженье.

Актер поднимет бровь
Испытанным приемом,
Изобразит любовь
Или разлуку с домом.

Сложней во много раз
Лицом любой прохожий,
Не передать рассказ
Его подвижной кожи.

Случайное лицо,
Где всё — полунамеком…
Морщинное кольцо,
Не замкнутое током…

Понятны лесть и месть,
Холопство и надменность,
Но силы нет прочесть
Лица обыкновенность.

Зачем он очарован
Натальей Гончаровой?
Зачем ему так дорог высший свет?

Ему бы в секунданты
Шекспира или Данта —
Дантеса отвели бы пистолет.

Зачем ясна погода
Романовым в угоду?
Зачем не поднимается метель?

Метели бы летели
Препятствовать дуэли,
Любую загораживая цель.

Зачем мелки масштабы,
Зачем так люди слабы?
Зачем здесь не явился Аполлон?

Потребовал поэта
К священной жертве света, —
Не он сейчас потребовал, не он…

Неуспокоенная лава
Текла, как будто солнце жгло,
И был песок вконец расплавлен
И превращен жарой в стекло.

Вся масса стынет постепенно,
Она до дна раскалена,
И ярко вспыхивает пена,
И загорается волна.

И чайка прикоснулась клювом
К зеленой выгнутой волне,
И чайка стала стеклодувом,
Подручной оказалась мне.

В который раз мы верим чуду
И рады выдать за свое
И груды облачной посуды,
И неба синее литье.

Простой блистающий алмаз
Был мерой твердости для нас.

Ведь нет кислот и щелочей,
Какие гасят блеск лучей.

Но может измениться он,
Когда он будет накален.

И в безвоздушной духоте,
В мильонолетней темноте

Алмаз изменит внешний вид,
Алмаз расплющится в графит.