Генрих Гейне - Германия

С большим аппетитом Я устриц глотал,

Рейнвейном пользуясь часто,

И думал: "Кампе -- большой человек,

Он -- светоч издательской касты!

С другим издателем я б отощал,

Он выжал бы все мои силы,

А этот мне даже подносит вино,-

Я буду при нем до могилы.

Хвала творцу! Он, создав виноград,

За муки воздал нам сторицей,

И Юлиус Кампе в издатели мне

Дарован его десницей.

Хвала творцу и силе его

Вовеки, присно и ныне!

Он создал для нас рейнвейн на земле

И устриц в морской пучине.

Он создал лимоны, чтоб устриц мы

Кропили лимонным соком.

Блюди мой желудок, отец, в эту ночь,

Чтоб он не взыграл ненароком!"

Рейнвейн размягчает душу мою,

Сердечный разлад усмиряя,

И будит потребность в братской любви,

В утехах любовного рая.

И гонит меня из комнат блуждать

По улицам опустелым.

И душу тянет к иной душе

И к платьям таинственно белым.

И таешь от неги и страстной тоски

В предчувствии сладкого плена.

Все кошки серы в темноте,

И каждая баба -- Елена.

Едва на Дрейбан я свернул,

Взошла луна горделиво,

И я величавую деву узрел,

Высокогрудое диво.

Лицом кругла и кровь с молоком,

Глаза -- что аквамарины!

Как розы щеки, как вишня рот,

А нос оттенка малины.

На голове полотняный колпак,-

Узорчатой вязью украшен.

Он возвышался подобно стеке,

Увенчанной тысячью башен.

Льняная туника вплоть до икр,

А икры -- горные склоны;

Ноги, несущие мощный круп,-

Дорийские колонны.

В манерах крайняя простота,

Изящество светской свободы.

Сверхчеловеческий зад обличал

Созданье высшей природы.

Она подошла и сказала мне:

"Привет на Эльбе поэту!

Ты все такой же, хоть много лет

Блуждал по белому свету.

Кого ты здесь ищешь? Веселых гуляк,

Встречавшихся в этом квартале?

Друзей, что бродили с тобой по ночам

И о прекрасном мечтали?

Их гидра стоглавая -- жизнь -- унесла,

Рассеяла шумное племя.

Тебе не найти ни старых подруг,

Ни доброе старое время.

Тебе не найти ароматных цветов,

Пленявших сердце когда-то,

Их было здесь много, но вихрь налетел,

Сорвал их -- и нет им возврата.

Увяли, осыпались, отцвели,-

Ты молодость ищешь напрасно.

Мой друг, таков удел на земле

Всего, что светло и прекрасно".

Да кто ты, -- вскричал я, -- не прошлого ль тень

Ко плотью живой ты одета!

Могучая женщина, где же твой дом?

Доступен ли он для поэта?"

И женщина молвила, тихо смеясь:

"Поверь, ты сгущаешь краски.

Я девушка с нравственной, тонкой душой,

Совсем иной закваски.

Я не лоретка парижская, нет!

К тебе лишь сошла я открыто,-

Богиня Гаммония пред тобой,

Гамбурга меч и защита!

Но ты испуган, ты поражен,

Воитель в лике поэта.

Идем же, иль ты боишься меня?

Уж близок час рассвета".

И я ответил, громко смеясь:

"Ты шутишь, моя красотка!

Ступай вперед! А я за тобой,

Хотя бы к черту в глотку!"

ГЛАВА XXIV

Не знаю, как я по лестнице шел

В таком состоянье духа.

Как видно, дело не обошлось

Без помощи доброго духа.

В мансарде Гаммонии время неслось,

Бежали часы чередою.

Богиня была бесконечно мила

И крайне любезна со мною.

"Когда-то, -- сказала она, -- для меня

Был самым любимым в мире

Певец, который Мессию воспел

На непорочной лире.

Но Клопштока бюст теперь на шкафу,

Он получил отставку;

Давно уже сделала я из него

Для чепчиков подставку.

Теперь уголок над кроватью моей

Украшен твоим портретом,

И -- видишь -- свежий лавровый венок

Висит над любимым поэтом.

Ты должен только ради меня

Исправить свои манеры.

В былые дни моих сынов

Ты оскорблял без меры.

Надеюсь, ты бросил свое озорство,

Стал вежливей хоть немного.

Быть может, даже к дуракам

Относишься менее строго.

Но как дошел ты до мысли такой

По этой ненастной погоде

Тащиться в северные края?

Зимой запахло в природе!"

"Моя богиня, -- ответил я, -

В глубинах сердца людского

Спят разные мысли, и часто они

Встают из тьмы без зова.

Казалось, все шло у меня хорошо,

Но сердце не знало жизни.

В нем глухо день ото дня росла

Тоска по далекой отчизне.

Отрадный воздух французской земли

Мне стал тяжел и душен.

Хоть на мгновенье стесненной груди

Был ветер Германии нужен.

Мне трубок немецких грезился дым

И запах торфа и пива;

В предчувствии почвы немецкой нога

Дрожала нетерпеливо.

И ночью вздыхал я в глубокой тоске,

И снова желанье томило

Зайти на Даммтор к старушке моей,

Увидеться с Лотхен милой.

Мне грезился старый седой господин;

Всегда, отчитав сурово,

Он сам же потом защищал меня,

И слезы глотал я снова.

Услышать его добродушную брань

Мечтал я в глубокой печали.

"Дурной мальчишка!" -- эти слова

Как музыка в сердце звучали.

Мне грезился голубой дымок

Над трубами домиков чинных,

И нижнесаксонские соловьи,

И тихие липы в долинах.

И памятные для сердца места -

Свидетели прошлых страданий,-

Где я влачил непосильный крест

И тернии юности ранней.

Хотелось поплакать мне там, где я

Горчайшими плакал слезами.

Не эта ль смешная тоска названа

Любовью к родине нами?

Ведь это только болезнь, и о ней

Я людям болтать не стану.

С невольным стыдом я скрываю всегда

От публики эту рану.

Одни негодяи, чтоб вызывать

В-сердцах умиленья порывы,

Стараются выставить напоказ

Патриотизма нарывы.

Бесстыдно канючат и клянчат у всех,

Мол, кинь км подачку хотя бы!

Ыа грош популярности -- вот их мечта!

Бот Мендель и все его швабы!

Богиня, сегодня я нездоров,

Настроен сентиментально,

Но я слегка послежу за собой,

И это пройдет моментально.

Да, я нездоров, но ты бы могла

Настроить меня по-иному.

Согрей мне хорошего чаю стакан

И влей для крепости рому".

ГЛАВА XXV

Богиня мне приготовила чай

и рому подмешала.

Сама она лишь ром_ пкла,

А чай не признавала.

Она оперлась о мое плечо

Своим головным убором

(Последний при этом помялся слегка)

И молвила с нежным укором:

"Как часто с ужасом думала я,

Что ты один, без надзора,

Среди фривольных французов живешь -

Любителей всякого вздора.

Ты водишься с кем попало, идешь,

Куда б ни позвал приятель.

Хоть бы при этом следил за тобой

Хороший немецкий издатель.

Там сто лысо соблазна от разных сильфид!

Они прелестны, но прытки,

И гибнут здоровье и внутренний мир

В объятьях такой силъфидкк.

Не уезжай, останься у нас!

Здесь чистые, строгие нравы,

И в кашей среде благочинно цветут

Цветы невинной забавы.

Тебе понравится нынче у нас,

Хоть ты известный повеса.