Николай Некрасов - Полное собрание стихотворений. Том 1

Тревожно-беспокойного наш век

Задерживать развитие желудка,

Уже не тот и русский человек.

Выводятся раскормленные туши,

Как ни едим геройски, как ни пьем,

И хоть теперь мы так же бьем баклуши,

Но в толщину от них уже нейдем.

И в наши дни, читатель мой любезный,

Лишь где-нибудь в коснеющей глуши

Найдете вы, по благости небесной,

Приличное вместилище души.

Но мой герой – хоть он и шел за веком -

Больных влияний века избежал

И был таким, как должно, человеком:

Ни тощ, ни толст. Торжественно лежал

Мясистый, двухэтажный подбородок

В воротничках, – но промежуток был

Меж головой и грудью так короток,

Что паралич – увы! – ему грозил.

Спина была – уж сказано – горбата,

И на ногах (шепну вам на ушко:

Кривых немножко – нянька виновата!)

Качалося солидное брюшко…

Сирот и вдов он не был благодетель,

Но нищим иногда давал гроши

И называл святую добродетель

Первейшим украшением души.

О ней твердил в семействе беспрерывно,

Но не во всем ей следовал подчас

И извинял грешки свои наивно

Женой, детьми, как многие из нас.

По службе вел дела свои примерно

И не бывал за взятки под судом,

Но (на жену, как водится) в Галерной

Купил давно пятиэтажный дом.

И радовал родительскую душу

Сей прочный дом – спокойствия залог.

И на Фому, Ванюшу и Феклушу

Без сладких слез он посмотреть не мог…

Вид нищеты, разительного блеска

Смущал его – приличье он любил.

От всяких слов, произносимых резко,

Он вздрагивал и тотчас уходил.

К писателям враждой – не беспричинной -

Пылал… бледнел и трясся сам не свой,

Когда из них какой-нибудь бесчинный

Ласкаем был чиновною рукой.

За лишнее считал их в мире бремя,

Звал книги побасенками: "Читать -

Не то ли же, что праздно тратить время?

А праздность – всех пороков наших мать" -

Так говорил ко благу подчиненных

(Мысль глубока, хоть и весьма стара)

И изо всех открытий современных

Знал только консоляцию….

Пора

Мне вам сказать, что, как чиновник дельный

И совершенно русский человек,

Он заражен был страстью той смертельно,

Которой все заражены в наш век,

Которая пустить успела корни

В обширном русском царстве глубоко

С тех пор, как вист в потеху нашей дворни

Мы отдали… "Приятно и легко

Бегут часы за преферансом; право,

Кто выдумал – был малый c головой" -

Так иногда, прищурившись лукаво,

Говаривал почтенный наш герой.

И выше он не ведал наслаждений…

Как он играл? .. Серьезная статья!

Решить вопрос сумел бы разве гений,

Но так и быть, попробую и я.

Когда обед оканчивался чинный,

Крестясь, гостям хозяин руки жал

И, приказав поставить стол в гостиной,

С улыбкой добродушной замечал:

"Что, господа, сразиться бы не дурно?

Жизнь коротка, а нам не десять лет!"

Над ним неслось тогда дыханье бурно,

И – вдохновен – он забывал весь свет,

Жену, детей; единой предан страсти,

Молчал как жрец, бровями шевеля,

И для него тогда в четыре масти

Сливалось всё – и небо и земля!

Вне карт не знал, не слышал и не видел

Он ничего, – но помнил каждый приз…

Прижимистых и робких ненавидел,

Но к храбрецам, готовым на ремиз,

Исполнен был глубокого почтенья.

При трех тузах, при даме сам-четверт

Козырной – в вист ходил без опасенья.

В несчастье был, как многие, нетверд:

Ощипанной подобен куропатке,

Угрюм, сердит, ворчал, повеся нос,

А в счастии любил при каждой взятке

Пристукивать и говорил: А что-с?"

Острил, как все острят или острили,

И замечал при выходе с бубен:

"Ну, Петр Кузмич! недаром вы служили

Пятнадцать лет – вы знаете закон!

Валетов, дам красивых, но холодных

Пушил слегка, как все; но никогда

Насчет тузов и прочих карт почетных

Не говорил ни слова…

Господа!

Быть может, здесь надменно вы зевнете

И повесть благонравную мою

В подробностях излишних упрекнете…

Ответ готов: не пустяки пою!

Пою, что Русь и тешит и чарует,

Что наши дни – как средние века

Крестовые походы – знаменует,

Чем наша жизнь полна и глубока

(Я не шучу – смотрите в оба глаза),

Чем от "Москвы родной" до Иртыша,

От"финских скал" до "грозного Кавказа"

Волнуется славянская душа!!.

Притом я сам страсть эту уважаю,-

Я ею сам восторженно киплю,

И хоть весьма несчастно прикупаю,

Но вечеров без карт я не терплю

И, где их нет, постыдно засыпаю…

Что ж делать нам?.. Блаженные отцы

И деды наши пировать любили,

Весной садили лук и огурцы,

Волков и зайцев осенью травили,

Их увлекал, их страсти шевелил

Паратый пес, статистый иноходец;

Их за столом и трогал и смешил

Какой-нибудь наряженный уродец.

Они сидеть любили за столом,

И было им и любо и доступно

Перепивать друг друга и потом,

Повздоривши по-русски, дружелюбно

Вдруг утихать и засыпать рядком.

Но мы забав отцов не понимаем

(Хоть мало, всё ж мы их переросли),

Что ж делать нам?.. Играть!.. И мы играем,

И благо, что занятие нашли,-

Сидеть грешно и вредно сложа руки…

В неделю раз, пресытившись игрой,

В театр Александринский, ради скуки,

Являлся наш почтеннейший герой.

Удвоенной ценой за бенефисы

Отечественный гений поощрял,

Но звание актера и актрисы

Постыдным, по преданию, считал.

Любил пальбу, кровавые сюжеты,

Где при конце карается порок…

И, слушая скоромные куплеты,

Толкал жену легонько под бочок.

Любил шепнуть в антракте плотной даме

(Всему научит хитрый Петербург),

Что страсти и движенье нужны в драме

И что Шекспир – великий драматург,-

Но, впрочем, не был твердо в том уверен

И через час другое подтверждал,-

По службе быв всегда благонамерен,

Он прочее другим предоставлял.

Зато, когда являлася сатира,

Где автор – тунеядец и нахал -

Честь общества и украшенье мира,

Чиновников, за взятки порицал,-

Свирепствовал он, не жалея груди,

Дивился, как допущена в печать

И как благонамеренные люди

Не совестятся видеть и читать.

С досады пил (сильна была досада!)

В удвоенном количестве чихирь

И говорил, что авторов бы надо

За дерзости подобные – в Сибирь! ..

1844

Родился я в губернии

Далекой и степной

И прямо встретил тернии

В юдоли сей земной.

Мне будущность счастливую

Отец приготовлял,

Но жизнь трудолюбивую

Сам в бедности скончал!

Немытый, неприглаженный,

Бежал я босиком,

Как в церковь гроб некрашеный

Везли большим селом;

Я слезы непритворные

Руками утирал,

И волосенки черные

Мне ветер развевал…

Запомнил я сердитую

Улыбку мертвеца