Джованни Боккаччо - Фьезоланские нимфы

Мгновенно нимфы были так далеко,
Что он уж их из виду потерял.
Остановился бедный одиноко,
А сам душой терзался и страдал
По девам диким странно и жестоко.
«Теперь — увы! — что делать? — повторял. —
Мне ни одной из них не видеть боле,
И ждать могу от них лишь худшей доли.

Что все мои приманки и моленья,
Что и молчанье, хоть молчал бы я!
Того не взять и силой, без сомненья,
Что просто мне сказали б, не тая.
Когда б хоть выведать предподоженья,
Где мне искать, где Мензола моя!
Когда б я знал, куда она сокрылась!
Брожу, как будто солнце вдруг затмилось».

Все поиски его так развлекали —
И к Мензоле стремленье, все сильней,
И нимфы, что в долинке распевали
Под тенью свежих веявших ветвей,
И бег за ними — как они бежали! —
О, лишь узнать о Мензоле своей, —
Что не приметил он: уж вечер близок,
И солнца — лик уж не горяч и низок.

И вот, раздумчивый и огорченный,
Досадуя, что рано ночь идет,
Походкой медленной и утомленной
Он стал сходить с пещеристых высот.
Здесь поздно оставаться, искушенный,
Боялся он: в лесу густом вот-вот
Зашевелится к ночи гад ползучий:
Укус его тебя отравит жгучий.

Так повернул он на дорогу к дому.
Весь день он крошки хлеба не видал,
И ждать его пришлось отцу седому,
Что в грусти и тревоге размышлял:
Уж не попался ль зверю он какому,
А тот его, пожалуй, растерзал, —
Кто знает? И тоскует он о сыне,
А вот его все нету и в помине.

Еще страшил его и гнев богини,
Что мог его всечасно поразить:
Всегда враждебная к их роду, ныне
Его Диана может и убить.
Или, по жалости и благостыне,
Хоть в дерево иль камень обратить.
И, останавливаясь, ждал тревожно:
Не то, так это — все тетерь возможно.

А солнце уж достигнуло заката
И скрылось, и последний свет исчез,
И вышли звезды, и луна богато
Сияла в чистом воздухе небес;
Не слышно соловья, и, мглой объята,
Иная птица оглашает лес,
Неведомая времени дневному.
В ту пору Африке подходит к дому.

Вошел — и сына с радостью встречает
Великою заждавшийся отец:
Ни зверь, ничто ему не угрожает,
И невредим вернулся молодец.
И мать спешит и с плачем обнимает,
Жалеет: «Цветик нежный! Наконец!
Где пропадал ты, мой сыночек милый?
Я вся измучилась в тоске унылой».

Так и отец расспрашивал не строго, —
Да где ж он был, да целый день не ел? —
А тот, собою овладев немного,
Оправдываться начал, как умел.
В любви была надежная подмога:
Ведь истинно влюбленных благ удел —
Он душу, утончая, научает, —
И юноша, лукавя, отвечает:

«Со мной, отец мой, случай был чудесный.
Я лань увидел там, среди холмов.
Она предстала мне такой прелестной,
Что я глазам не верил, и готов
Сказать: то сон, — руками ль бог небесный
Своими создал стройную? Шагов
Ее нет легче: как журавль! Вся — нега.
И белизна ее белее снега.

Увлекся я, бежал за ней далеко
Из леса в лес, поймать ее решил.
Но так она карабкалась высоко
В горах, что я уж выбился из сил.
Остановился, огорчен глубоко;
Ее сыскать я в сердце положил,
Настигнуть, поздно ль, рано ль — обещался
Раз десять так домой я возвращался.

Сказать по правде, встал я нынче рано,
Увидел, как погода хороша,
И вспомнил лань, и стало так желанно
Ее поймать, лежала к ней душа.
Пошел я по тропинке. Даже странно:
И оглянуться не успел, спеша —
Кругом холмы, а солнце уж высоко,
На полдень поднялось, печет жестоко, —

Как слышу — лист дубков зашевелился.
Тихонько я приблизился чуть-чуть,
Сейчас же за камнями притаился,
Смотрю и слушаю: боюсь дохнуть.
Гляжу — три лани; даже подивился —
Пасутся дружно так; ну как-нибудь
Да изловлю одну. И, еле слышный,
Пошел я к ним с пучочком травки пышной.

Да как меня увидели — в минутку
Уж на горе. Не ждали! Впопыхах,
И на себя рассержен не на шутку,
Я вижу, что остался в дураках,-
Да что ж играть на старую погудку?
Не уступлю! И с тем, что нес в руках,
Бежать за ними во весь дух пустился —
И только уж впотьмах остановился.

Теперь, отец, ты знаешь о препоне
К возврату моему, уверен будь».
Отец, который звался Джирафоне,
Конечно, понял россказней всю суть;
В таких делах годами умудренный,
Он тотчас без сомнений мог смекнуть,
Что эти лани, всех венец желаний,
Уж верно нимфы, а совсем не лани.

Но чтоб не показать, что догадался,
Да и не сделать сына вдруг лжецом,
И чтоб желаний пыл не разгорался
И не томил, да и остыл потом,
И сам собой, быть может, миновался, —
Все это вместе думая тайком,
Старик отец немного слицемерил
И так сказал, как будто сказке верил:

«Ты мне, сынок, желанных всех желанней,
Молю тебя — ах, берегись ты тут
Всех этих виденных тобою ланей;
Пускай своим дурным путем идут:
Они ведь все посвящены Диане,
Поверь ты мне, — и, встретясь, изведут:
Затем и по горам у нас тут бродят,
И воду пить к источникам приходят.

Диана большей частью ходит с ними,
А знай, ее ведь смертоносен лук.
И если б за охотами твоими
Тебя застала, из своих же рук
Убила б насмерть — было так с другими
Уже не раз, кого не взлюбит вдруг, —
А искони к семье ведь нашей старой
Она враждой пылает самой ярой.

Увы, сынок, я плачу, вспоминая
О том, как умер бедный мой отец,
Как извела его Диана злая,
Терзала и убила наконец.
Сыночек, о грехе его простая
Вот повесть — зрит Юпитер в глубь сердец!
А звался дед, как знаешь ты, Муньоне;
Его отец, как я же, Джирафоне.

Рассказ мой был бы длинен при желанье
Все злоключенья деда описать.
Но нам сейчас важней их окончанье.
Он шел в горах дичины пострелять,
Как все охотники. В его скитанье
Тревог немало было. Только глядь —
Пред ним река, текущая в долине,
Та, что по нем зовут Муньоне ныне.

А возле, у прекрасного потока,
Вдруг нимфа, одинешенька-одна,
Увидела его, уж недалеко,
Вскочила девочка, бледна-бледна,
«Беда!» — лепечет, — и уже высоко
Бежит по круче, ужаса полна.
Ее он молит, полн любовным бредом,
И через миг бежит за нею следом.

Отец несчастный, ты ведь устремлялся,
Того не зная, к смерти лишь своей,
Ее сетей, бедняк, ты не боялся,
Судьбой захвачен злобною своей!
Желали боги, чтоб, когда он гнался
За нимфою все тверже и быстрей,
Его Диана в птицу превратила,
Или в скалу, иль в дерево внедрила.