Андре Бретон - Магнитные поля

– Значит, для побега из тюрьмы нет ничего, кроме коричневых автомобилей? Побеги происходят каждый день в полдень.

– Пусть он поостережётся этих лестниц, разбросанных горизонтально по проспектам и сколоченных из «Держите его!».

– Он издевается. Смотри, какой-то индивид несётся к нам со всех ног. С его губ не слетает ни единого крика. Он бежит быстрее самых кратких слов. Я знаю, после нас остаётся только бледнеть от испуга».

«Мы теряем голову и забываем даже самые дорогие планы. На нас наводит ужас продавщица из молочной лавки.

– Я подслушиваю у дверей метро после закрытия. Маленький тонкий дождик с трудом избавляется от преследовавшего его бродяги.

– Ваша ладонь на моём плече превращается в укус, а ваш голос укрывает в своих складках хрипы умирающих.

– Ваша усталость необычна, и, если вы мне доверяете, мы поищем убежище от грозы вон под тем высоким деревом.

– У всех деревьев есть тень, а я хочу присесть под этими перекрашенными стенами. Я должен забыть прямые линии. Вы не знаете, где тот большой круг, что вы мне дали?

– Кажется, я снял его с бочки солнца. Для примера. Как давно уже опустели улицы и ваше сердце!

– Я не вижу ничего, кроме старика, докуривающего окурки. Он куда-то убегает. Мы выкрикиваем ему приказы, которые он и не думает слушать. Мы говорим, а вы перестали понимать. Разве вы не способны были уразуметь, что мы вам говорили раньше? Посмотрите на наши руки: они все в крови. Приблизьтесь к той женщине и спросите, продаётся ли свет её глаз?

– За мою голову трудно ухватиться из-за шипов. Приходите, мой друг, со стороны рыбного рынка. В глазу дорады я нашёл колёсико, оно вращалось, словно в часовой коробке. Я переслал животное г-ну Ришпену, чтобы дать ему пищу для размышлений. Но в скором времени я рассчитываю сделать вам более редкостный презент.

– Успокойтесь. В двух шагах или двух километрах отсюда за двенадцать франков оперируют слепых мертворожденных. Вы случайно не хирург?

– Время от времени я просто теряюсь. Они должны начать сначала, уверяю вас, это не смешно. Мне знакомо такое состояние. Я погружал голову в зеркала и с тех пор возненавидел рельефы.

– Однако в аристократических кварталах вы грешили с меньшим усердием. Шляпы превращались в допотопных чудовищ, и улыбка торговцев вынуждала нас к бегству. Пойдёмте, если хотите, пить эти разноцветные ликёры, которые, я убеждён, не что иное, как кислоты, слегка разведённые водой.

– По той же причине я предлагаю вам развести прибыль ваших молитв в бедных домах. Уберите тот разбитый графин, на дне которого – красивенькая реклама морских купаний. Мы употребим его у себя дома для химических реакций».

«– Я сразу понял: те сентиментальные объекты, что окружали нас, лежат не на своём месте.

– Разумеется, мы должны установить новый порядок. При сильном порыве бури лист выворачивается наизнанку – знаком разрыва. Мы возмущаемся на секунду.

– Нанизывание естественных молитв оставляет полную свободу для нашего духа. Игра клапанов нагнетает скуку. Вы, наверное, забыли, что все двери вашей спальни вращаются на петлях без разрешения.

– Это замедляет бег огней. Я даю вам три дня, чтобы вы привели меня к госпоже Настоятельнице.

– Вы что, смеётесь? Середа Св. Праха – превосходный день для кучеров, но если вы настаиваете, мы поедем по безлунным дорогам, где так уместны очаровательные пылания.

– Не знаю, куда вы меня тащите. На меня наводят страх ваши апельсиновые корки и маленькие радуги – небесные арки, которые вы уронили на землю во дворе.

– Это Триумфальные арки, и вы можете играть в серсо. По всем углам нас подстерегают полицейские, но мы невидимы благодаря любви. Мы отворачиваемся, и тотчас же занимается день.

– Мы ждём результатов скачек, чтобы поскорее облачиться в вечерние костюмы, наследие Родины-матери. Мы сделаем хорошую мину и не будем робеть перед реснитчатыми пергаментами герцогских прихожих. Там соберётся много народа, и нам предоставится случай показать себя.

– Но вы позабыли, что упомянутая дверь вот-вот откроется. Приглашённые войдут в вашу спальню. Канапе не на месте, и стол вот-вот упадёт на пол. Послушайте меня, речь идёт о вашем же благе. Остерегайтесь картин и рисунков. Свет, который вы впитываете в себя, сгложет ваши легкие, и ваши одежды 6удут запятнаны кровью. Хозяйка дома посмотрит вам в глаза и oткроет все ваши преступления. То заблудившиеся у вас под веком соломинки вашей жизни.

– Клянусь вам, я невиновен. Это не зрачок, это огонь моей сигареты.

– Этот потолок пугает вас, и я знаю, что, если вы не будете осторожны, старец, то есть библиотека, наступит мне на ногу. Мы разыграли нашу жизнь в последний раз и в том же самом салоне.

– Стоп! Я уже давно отпустил на свободу одного знаменитого шелкопряда. В Каире морские офицеры не что иное, как прелестные листочки шелковицы».

Какой пример подаёт нам земля, укрощённая паровыми пилами и асбестовыми бурами, пьяная сорока взрывает одну за другой борозды, обагрённые головнёй. Сумеречная пахота подошла к концу, и на площади перед церковью прямо на мостовой распускаются молочные букеты обручений. Печальное благополучие пожилых корнетов, доли ответственности нотариуса и кузнеца растворяются в заре газированного лимонада. Одежды, восхитительные, как георгин. За оградой злаки ждут прихода жёлто-голубой молотилки.

*

Ноктюрны мёртвых музыкантов убаюкивают города, заснувшие навсегда. У подъезда отеля тридцатой авеню резвятся младенец и маленький щенок. Нет, вы не постигнете акватические нравы, если будете смотреть сквозь слёзы, это будет ложь. Нежное, как рука женщины, пространство принадлежит скорости. С каждым днём маки и рынки всё больше сближаются. Парижский рынок Алль ничуть не глубже Тихого океана. От частого листания толстые книги превращаются в покинутые ракушки, наполняющиеся землёй. На агатовых перилах и движущихся эскалаторах мы замечаем маленькие звёздочки, нарисованные мелом, – обозначение ностальгии обойщиков и моряков. Древность – это фонтан, частично отделанный перламутром, а груди сфинксов – позеленели. Горизонтальные градины тюрем – чудесная связка ключей, заслоняет нам солнце. Танцовщица на жёсткой проволоке – это наше меняющееся терпение. Укрываясь от посмертных оскорблений, мы сожалеем о любви всех женщин, мы считываем показания барометра на всех садовых оградах.

Полночь. Ещё открыты окна, уже заперты двери. Изо всех отверстий, где виднеются умирающие микробы и червяки с большой буквы, выходит музыка. А вдалеке – синий холод леденящих душу криков – умереть от смятения. Здесь всё синее. На центральных проспектах и бульварах ни души. Ночь перенаселена звёздами, и пение этой публики поднимается к небу и уходит на поиски луны – счастья, тяжёлого, но никогда не разочаровывающего деликатные души волн. На пляжах полно этих глаз, отделённых от тела, а тела можно увидеть в дюнах и на лугах, далёких и красных от крови расцветающих стад. Трупы обожаемых дней, цирки эмоций и красного опьянения, красного, но сердце бьётся здесь, как колокольчик, слабый и побледневший при свете внешних солнц. Через парадную дверь проходят дымы оранжевого цвета, как наши любимые грибы, лес – совсем близко, и совершенно круглые женщины снуют то там то сям, собирая воскресшие и перелётные листы; это разноцветные птицы, поющие лучше, чем ветер. Четырёхстороннее пространство, где можно задохнуться до смерти. Однако знайте: у выхода настороже охотник со всеми своими собаками, всеми своими глазами, и никто не позабудет срамного вида церкви, что бьёт вас по башке, словно скала, разлетающаяся на куски без единого крика.