Илья Василевский - Стихи

В позднюю ночь над усталой столицею
Сон непробудный царит.
Только премьер под охраной полиции
Мучится горько-не спит.

Вертится в страхе он, охает, мается…
Что там? Не шум ли врагов?..
Вся ему долгая жизнь представляется,
Вся-то полна ведь грехов…

Охти мне! Как я министром-то сделался,
Как пробивался с трудом…
Нутко-се! С Плеве-то, с Плеве-покойничком
Сколько шалили вдвоем?!.

Ужас! Вот то-то… Мы смолоду лютые…
Думаем: нам наплевать!..
Суд-то народный, ответ неминуемый!..
Как мне его избежать?

С Победоносцевым, да и с Сипягиным,
Сколько мы бед принесли!
А Абаза-то? Ведь с ним, с Безобразовым,
Мы до войны довели.

Ну а валюта? Казна-то несчастная!..
С водкою сколько препон!..
Тут и субсидии, займы злосчастные,
Гурьев, Шарапов, Гапон…

Охти мне, ох! Угожу в место злачное!
В Портсмуте сколько я лгал,
Как добывал я корону-то графскую,
Как Сахалин продавал!..

Ну, а потом-то?.. И вспомнить-то горюшко,
Как я свободу вводил,
Как с Дурново разыгрался я вволюшку,
Черную сотню водил…

Ужас и кровь! Генерал-губернаторы…
Штык и нагайка… Тюрьма… Ссылка, погром…
Палачи, провокаторы…
Стонов и ужасов тьма!..

То-то и грустен я, то-то расстроен я…
Денег мне негде достать…
Божия матерь, святая заступница,
Как мне суда избежать?..

Как-то раз перед толпою,
Украшавшей двор,
Между Кутлером и Витте
Был великий спор.
«Берегися, — Кутлер молвил, —
Без земли нам мат.
О весне мужик мечтает
Ведь недаром, брат…
Он распашет всю землицу
В долах и меж гор,
И в помещичьих именьях
Загремит топор…
И железная лопата
В каменную грудь,
Добывая хлеб голодным,
Режет страшный путь…
Уж проходят мужичонки
Через те поля,
Где помещик наживался,
Душу веселя…
Так не лучше ль понемногу
Им землицы дать,
Чем потом весной возиться,
Плакать и страдать…
Ведь обижен мужичонка.
Голод, недород…
Берегися: многолюден
И могуч народ…»
— «Не боюся я народа! —
Отвечал премьер. —
Не добыть ему земельки,
Темен он и сер…
Посмотри: в служебном рвеньи
Дремлет Мин, Фролов.
Есть нагайки, пулеметы,
Тысячи штыков…
Подавили мы волненье,
„Гидра“ сожжена…
Безглагольна, недвижима
Мертвая страна.
Всё, что здесь доступно оку, —
В тюрьмах, свет кляня…
Не Крестьянскому союзу
Победить меня…»
— «Не хвались еще заране, —
Молвил Кутлер-млад. —
Вон в грядущего тумане
Что-то видно, брат…»
Тайно был премьер суровый
Вестью той смущен
И вокруг себя в смятеньи
Взоры кинул он…
Долго он в недоуменьи
Смотрит, полный дум…
Видит странное движенье,
Слышит звон и шум…
От Урала до Дуная,
До большой реки,
Колыхаяся, сверкая,
Встали мужики.
Веют красные знамена,
Как степной ковыль.
И идет толпа большая,
Подымая пыль…

И, томим зловещей думой,
Полный черных слов,
Стал считать премьер угрюмый,
Но не счел врагов.
Быстро Кутлеру в отставку
Он подать велел
И, графинчик водки выпив,
Вмиг повеселел…
1906

Голод… Долгое терпенье…
Нищенский надел…
Кровь… Насилье… Опьяненье…
Плети и расстрел.
Залп… Толпа… Убитых тени.
Муки без конца…
Ряд безмерных преступлений
Важного лица…
Стоны… Ужас… Боль, и слезы…
Нищего сума…
И нагайки… И угрозы…
И тюрьма, тюрьма…

Витте, Трепов, Дурново,
Алексей Игнатьев —
Не пойму я, отчего
Их не счесть за братьев?
Этот — туп, но полютей,
Тот умен, да лютый.
Ну-ка — кто тут грамотей? —
Разницу распутай!
Мазал всех один елей…
Чем же хуже братьев
Чудотворец Алексей,
Алексей Игнатьев?
Словно четверо свобод
Прямо с манифеста…
Сторонись, честной народ,
Свято наше место.

Наши новые министры,
Слышно, разумом не быстры,
И к тому же — ходит слух —
Кабинет немножко глух.

Шумно в графском кабинете:
Все собрались на урок
И потеют на паркете…
Труден модный кэк-уок.

Залит блеском лент багрянца
Танцевальный кабинет…
Вместо новых темпов танца
Всё выходит — менуэт…

Трудны па затеи новой,
А привычка дорога,
И на темп средневековый
Всё сбивается нога.

Глухи все — не слышат палки;
Топот ног, бряцанье шпор —
Всё смешалось в общей свалке…
Бедный, бедный дирижер!

Нет изъяна ли в указке?
Сам-то знает педагог,
Как учить новейшей пляске?
Сам танцует кэк-уок?

Он в шесть поутру пойман был
И вмиг под стражу угодил.
К семи он был у трибунала…
…Фемида жалобно вздыхала.
Чрез полчаса вопрос решен.
К восьми он был уже казнен…
…Фемида больше не вздыхала
И только — дико хохотала…