Екатерина Шевелёва - Принцессы, русалки, дороги...

Разрисованная скульптура Ганеша помещена над входом в невысокий, небольшой на вид храм. По обе стороны от бога — две гипсовые человеческие фигуры с раздутыми животами, по краям крыши храма — гипсовые мыши, убегающие от бога-слона.

Вокруг толпятся молящиеся.

Многие обнажены до пояса, у одних лоб измазан густой белой жидкостью, у других три узкие полоски нарисованы поперек лба. Несколько человек с барабанами, похожими на большие зеленые кабачки. У многих медные колокольчики в руках.

Резко звенят колокольчики, гулко стучат барабаны. В такт музыке кто-то подпрыгивает, кто-то похлопывает себя по щекам, кто-то легонько кончиками пальцев постукивает себя по голове. Такое впечатление, что все эти движения непроизвольны и выражают богатство ритмов, заложенных в человеке, но подавленных повседневными заботами.

Храм, украшенный изображением Ганеша, лишь кажется небольшим. У него два входа. Один, обращенный к пирамидальной арке, узкий, другой представляет собой обширную террасу. Вступать на нее имеют право лишь те, кто исповедует индуистскую религию.

По краям террасы — два колокола. Люди подходят к любому из них, раскачивают веревку, и каменный двор храма наполняется гудом, заглушающим резкий звон наручных колокольчиков.

На горячих плитах двора то и дело гибко распластываются молящиеся — женщины в сари, мужчины, обнаженные до пояса...

С богом Ганешем я решила обращаться по системе Станиславского, дополненной мною самой. Чтобы чувствовать себя естественно и непринужденно в чужой стране, надо постараться поближе подойди к народу, войти в атмосферу окружающей жизни...

Словом, как все жители Мадраса, я в день рождения бога Ганеша купила статуэтку — сидящего на лотосе слона.

Заплатила довольно дорого — пять рупий, — потому что мне понравилась большая статуэтка. Слон сидел под зонтиком у самого края тротуара и держал себя с достоинством, как и подобает богу: не предлагался, не навязывался. И у него были умные, чуть-чуть лукавые, оценивающие и усталые глаза. Только не синие, какими в моем представлении должны быть глаза бога, а темные.

Продавец объяснил мне, что в течение трех дней Ганеша надо кормить виноградом и бананами. Оказывается, он не любит ни яблок, ни груш, ни мандаринов.

Привезла я Ганеша в гостиницу, посадила на маленький плетеный топчан, укрепила над ним пестрый зонтик и стала писать, поглядывая на бога-слона, которым, право, можно залюбоваться!

Он — небесно-голубого цвета, у него четыре небесно-голубые лапы, а уши — светло-сиреневые внутри. На голове — золотая цепь, продернутая под хобот.

В лапах-руках — дополнительные клыки, белые, с поперечными красно-серыми полосами; на лапах-ногах — массивные золотистые браслеты.

Ганеш — босой, в ярко-желтых штанах. Под правым коленом у него примостился темно-коричневый красноглазый мышонок...

Колонизаторы, разорявшие Индию, распространяли о ней множество небылиц. Пытались доказывать, что индийцы сами повинны в своей нищете: индийцы, мол, любят молиться и веселиться, а работать не любят.

Но именно индийцы и поразили меня пристальным, жаждущим любой работы взглядом, умелыми руками, тянущимися к работе, поразили своим удивительным мастерством...

Наверно, по женской привычке я подошла к зеркалу, В нем я увидела почти рядом со своей физиономией — пыльной и потной после долгой жаркой дороги в машине — другое женское лицо. Я оглянулась и успела заметить, что худенькая женщина в тусклом сари исчезла в противоположном углу странной комнаты, в которой я находилась. Комнаты, похожей на зал древнего заброшенного замка. Стены здесь были сводчатые, сложенные из больших каменных плит. Кроме зеркала, прикрепленного на крюке, вколоченном в щель между плитами, в комнате висела крохотная электрическая лампочка на шнуре и выстиранное тряпье — на веревке, протянутой между двумя деревянными шестами. Шнур и веревка казались разбухшими от жары и влаги.

Я стояла, ожидая возвращения Ганпат Лала, который ушел за карманным фонариком, убедившись, что я спотыкаюсь в его владениях буквально на каждом шагу.

Ганпат Лалу принадлежали и этот старый дом, и придорожная чайная, ставшая нашим первым привалом на пути из Дели в южные штаты Индии. Мы, то есть индиец-шофер и я, всего полчаса назад познакомились с Ганпат Лалом, но он уже успел объяснить, что его чайная стоит на хорошей дороге, должна бы давать доход, да нет удачи! Четыре-пять рупий прибыли в день, а налог — большой и семья — большая. Свои дети, да еще родственники...

И действительно, в этот час, когда уже спала жара, закончился вечерний цикл работ, и по обочинам дорог Северной Индии люди, наслаждаясь глотками чая, неторопливо судачили, в чайной Ганпат Лала было необъяснимо пусто. Только один посетитель — европеец — сидел за пустым каменным столиком, куря сигару. Его машину американской марки мы заметили еще раньше, подъезжая сюда.

В темном овале входа показалась светлая полоска, прыгающая по косой и кривой каменистой тропке. Это Ганпат Лал возвращался с карманным фонариком.

— Здесь была женщина. Очень красивая. Она почему-то убежала. Это ваша жена?

Торопливый ответ прозвучал раздраженно:

— Нет, нет. Совсем не жена. Не жена. Вдова. У меня племянник умер недавно.

Луч фонарика разыскивающе запрыгал по тряпью на веревке, по каменным плитам стен, на миг стер тусклое бельмо со старого зеркала. Ганпат Лал сказал:

— Во всяком случае сейчас тут уже никого нет.

Из комнаты с зеркалом мы вышли во двор, посреди которого росло дерево — огромное, сильное, делавшее дом Ганпат Лала еще больше похожим на заколдованный замок. Деревья проросли сквозь стены замка — совсем как в «Спящей красавице» на сцене Большого театра.

Пройдя через двор, мы оказались в длинном узком каменном коридоре, где находилась каморка, которую Ганпат Лал с уважением называл ванной комнатой. В ней на потолке торчал душевой колпак, похожий на заржавевший гвоздь, а из стены высовывался кран. Ни из душа, ни из крана нельзя было выдавить ни капли, но хозяин просунул мне ведро воды в дверь, и она закрылась с таким железным раскатистым грохотом, будто в каморку вместе со мной заперли тропическую грозу.

Я повесила ведро на мертвый кран и жадно стала кидать на себя пригоршнями изумительные лепешки прохлады. И вдруг чуть не закричала от неожиданности: железно загрохотала каморка, в дверную щель просунулась смуглая женская рука с полотенцем. Женская рука без единого кольца или перстня, без единого браслета. Ничего на руке — так необычно для Индии. «Вдова!» — подумала я и тут же вспомнила чью-то фразу: «Раньше в Индии вдовы сжигали себя на кострах кремации своих мужей».