Джон Китс - Поэмы

О красоте, любви, о счастье без предела,

О сказке, что живет во всякой были...

А звезды, внемля ей, мерцанье затаили.

Потом полился лепет пылкой речи:

Так, много дней прожаждав первой встречи

Наедине, безмолвное - изустным

Признанием сменяют; бывший грустным

Стал радостным; и был поверить в силах,

Что женщина пред ним; что в женских жилах

Клокочет кровь, а не струятся токи

Небесные; что столь же к ней жестоки,

Сколь и к нему, вседневные невзгоды...

Она дивилась, как в Коринфе годы

Жил Ликий - и не встретил незнакомки

Прелестной, чьи - неброски и негромки

Влачились дни, исполнены богатства,

Но не любви; отнюдь не без приятства

Тянулись дни бесцветные - пока

Ей Ликий не предстал издалека

Близ колоннады в храме Афродиты,

Где жертвенники были сплошь покрыты

Плодами приворотными и зельем

Адонии справляли; но с весельем

Ей знаться было - что в чужом пиру с похмельем...

И Ликий вспрял от смерти к бытию,

Зря деву и внимая речь сию.

И просиял, уразумевши, как

Лукавства женского был явлен знак;

И всяким изреченным женским словом

Манило юношу к отрадам новым.

Пускай поэт безумный славить рад

Красу богинь лесных, дриад, наяд

Живущим в чаще, в озере, в пещере,

Им женственная прелесть в полной мере

Не свойственна; ее вложило время

Лишь в камень Пирры иль в Адама семя.

И Ламия решила очень верно,

Что вожделений плотских пыл и скверна

Богиням чужды - легче строить ков

Без ухищрений, без обиняков;

Что женского надежней нет пути;

Сразить красой - и ею же спасти.

И Линий, дщерь увидев человечью,

Ответил, вздохи чередуя с речью,

И ласково прелестную спросил:

Достичь Коринфа - станет хрупких сил?

Но Ламия заклятьем тайным вмиг

Свела дорогу дальнюю с трех лиг

До трех шагов; а Ликий сей обман

Прозреть не смог, любовью обуян.

И как ворота града миновали,

Не знал он - да и знать желал едва ли.

Как бред безумца, плыл со всех концов

Коринфа - от заносчивых дворцов,

От улиц людных и от капищ пышных

Гулянья гул: подобье звуков, слышных

В начале бури; и вздымался в ночь:

Богач и нищий - всякий люд не прочь

Наедине пройтись, не то сам-друг

По белой мостовой, вкусить досуг;

Огни пиров повсюду зажжены...

Две тени то скользили вдоль стены,

То прыгали по выступам ограды,

То прятались на миг в потемках колоннады.

Страшась друзей, плащом закутав лик,

Спешил влюбленный; но вблизи возник,

Ступая чинно, лыс и ясноглаз,

Седобородый старец; Ликий враз

Осекся, пальцы девы сжал и, скрыть

Не в силах ужаса, удвоил прыть.

А Ламия дрожала... "Без причины

Зачем трепещешь, точно лист осины?

Зачем ладонь твоя покрылась потом?"

"Усталость, - молвит Ламия. - Но кто там

Явился нам? Припомнить не могу

Черты его... Ужель в глаза врагу

Ты глянул?" Отвечает Ликий: "Нет,

Се Аполлоний мудрый, чей совет

Прилежно внемлю; но, казалось, он

Вот-вот развеет мой волшебный сон".

Тут Ликию смятенному предстал

Колоннами обрамленный портал.

Серебряный фонарь - сродни звезде

Мерцал и отражался, как в воде,

В ступенях, крытых мрамором; покров

Настоль был чист, зеркален, светел, нов,

Что чудилось: нехоженую гладь

Лишь небожитель смел бы попирать

Стопой; дверные петли, как свирели,

Впуская деву с юношей, запели.

И дом почли влюбленные своим...

Он долго был известен лишь двоим

Да слугам-персам, коих в тот же год

На рынках зрели; все гадал народ:

Где обитают? Часто крались следом

Но оставался дивный дом неведом.

Во имя правды скажет легкий стих

О роке, что впоследствии постиг

Любовников; но лучше бы теперь

За этими двумя замкнуть навеки дверь!

* ЧАСТЬ II *

Любовь в лачуге, меж убогих стен

Прости, Любовь! - есть пепел, прах и тлен;

А во дворце любовь - постылый плен

И бремя, коим любящий согбен.

Но любящие, избранных опричь,

Не в силах эту истину постичь.

Когда бы Ликий чуть подоле прожил

Рассказ о нем наверняка бы множил

Понятливых; но время нужно, чтобы

Зов нежности сменить шипеньем лютой злобы.

Завидуя такой любви разгару,

Эрот ревниво зрел на эту пару;

Витал в ночи, стеная все печальней

Пред затворенною опочивальней,

И страсти сей внимал, столь бурной и недальней.

Но грянула беда. Они бок о бок

Лежат однажды вечером; не робок

Давно уж Ликий... Плещет занавеска

Прозрачная - и вдруг взмывает резко

С порывом ветра, и глядят обое

На ласковое небо голубое

Меж мраморных колонн... Тепло и мило

Покоиться вдвоем на ложе было

И не смыкать усталых век вполне

Дабы друг друга зреть и в сладком полусне.

И вдруг с далеких долетел холмов

Сквозь щебетанье птичье звонкий зов

Рожка - и Ликий вздрогнул: ибо разом

Сей звук смутил ему дремавший разум.

Впервые с той поры, как он впервые

Изведал девы ласки огневые

В чертоге тайном, дух его шагнул

В почти забытый мир, во свет и в гул.

И Ламия со страхом поняла,

Что, кроме заповедного угла,

Потребно много; много нужно, кроме

Страстей кипящих; что и в дивном доме

Окрестный мир застичь сумел врасплох;

Что мысли первый взлет - любви последний вздох.

"О чем вздыхаешь?" - Ликий тихо рек.

"О чем мечтаешь? - с быстрым всплеском век

Рекла она. - Заботы отпечатком

Отягчено чело... Ужель остатком

Былой твоей любви питаться впредь?

О, лучше бы немедля умереть!"

Но юноша, любовной полон жажды,

В зрачках девичьих отражался дважды,

И рек: "Звездою светишь для меня

На склоне дня и на восходе дня!

О милая! Ты - плоть моя и кровь;

К невянущей любви себя готовь:

Меж нами боги протянули нить.

Беречь тебя, стеречь тебя, хранить

Хочу! Душа с душой сплетется пусть.

Одно лобзанье - и растает грусть.

Мечтаю? Да! И вот о чем: такое

Сокровище обрел, что о покое

Мгновенно и навек забудут все,

Узрев тебя во всей неслыханной красе.

Коринф смятенный будет улья паче

Гудеть, завидуя моей удаче.

Сколь изумленно вытянутся лица,

Коль брачная покатит колесница

Сквозь уличные толпы!" Госпожа

Лишь охнула. Вскочила - и, дрожа,

Упала на колени: "Ликий!.." Ливнем

Слез разразилась, кои не смогли в нем

Поколебать решимости; отнюдь

Мольбе не внемля, раздувая грудь

Гордыней, злостью исполняясь жаркой,

Он сладить жаждал с робкою дикаркой:

Зане, любви нежнейшей вопреки,

Вразрез природе собственной, в тиски

Влечению попался, что готово

Блаженство из мучения чужого

Себе творить - а встарь не омрачало

Чела его столь темное начало.

Во гневе Ликий стал прекрасен сверх

Прежнего - как Феб, когда поверг