Дилан Томас - Собрание стихотворений 1934-1953

А искры кремня сыплют стон.

3.

Всё, всё и всё. Миры мертвы.

И призрак с призраком сольется.

Тот, кто грядущим заражен,

Получит по пути из лона

Начала формы. А пока –

До первой капли молока –

Удар металла по живой

Моей ж плоти через шкуру.

На смертном круге квадратура

Миров, взорвавшихся травой.

Цвети, взаимопроникновенье

Людское! Спаренный бутон.

Свет из зенита вспламенен

Виденьем плоти. Продвиженье

Безвестных масел моря – ввысь.

В мирах любви огни сплелись.

Всё, всё и всё – одно цветенье.

1.

Я вижу свой образ на двух уровнях сразу, словно верхом на себе. Выкованный

из человечьей плоти поэт, бесстыдный, юный, латунный,

Заталкиваю свой призрак в свинец типографских литер,

Весы этого двухчашного мира – создатель – сам же свое творенье.

Призрак моей половины в латах держится за беззащитную половину

И упирается, хватаясь за стены коридора, ведущего к смерти.

Судьба из луковки стрелкой выталкивает весну.

Пеструю, как веретено: это время болевых усилий

В мире пробивающихся лепестков,

А пряжа ее – и соки и кровь, и пузырьки и хвоинки…

Все это от корней, кормящих сосну, человека вздымает как гору,

Выращивает его из почти ничего – из недр голых.

Такова судьба призрака – сначала чудеса разбрызганы,

Картина картин – это мой выкованный пером фантом,

Прорастает сквозь голубые колокольчики и медные колокола

Человек, эфемерный, словно листва,

и бронзовый, словно бессмертие,

Смешивая зыбкую розу строк с ритмом мужского движенья.

Я создаю двойственное чудо стиха и себя.

Это начало взрослости (за которой неминуема гибель),

Башня – это судьба, на которую надо влезть, но она без опоры.

Пока стоит, но карабкаться надо выше и выше.

Самая естественная смерть – карабкаться без остановки,

И я, – человек, вампир, не имеющий тени,

Вол работаюший, дьявол воображенья в спазмах молчанья.

Обычная закономерность: чем выше, тем ближе к концу…

Образы карабкаются по деревьям, льются как сок по туннелям.

Ну что опасней зеленых шагов? А где-то предшественник.

Я со своей деревянной пчелой, со стихами, в терновом венце,

Внутри стеклянной виноградины я, а со мной

И лепестки строк, и улитка мысли.

Мы слабы – все мужество растрепалось, и жизни на волоске…

Путешествие по часовой стрелке из гавани символов.

Эта вода – наш последний путь: вскоре придут иные,

Те, незнакомые, которых приветствуют лепестки моих роз

На террасе туберкулезного санатория шепча «прощайте»…

И мы отплываем, уступая пристань прибывшим с моря.

2.

Карабкаются строки на силосную башню, а там

12 ветров встречают облачный белый призрак.

Оседланные луга, – их загоняют в холмистый загон –

Видят они всё: и то, как спотыкается белка,

И то, как заяц или улитка, шатаясь, ходит вокруг цветка,

И ссору ветров с деревьями на винтовых ветровых ступенях.

Когда они спрыгивают вниз – оседает пыль,

Но сыплется густо и непрерывно смертельный гравий.

Водяная дорога – путь белых медведей, котиков и макрелей.

И строки спешат вдоль длинной артерии моря,

Слепые лица поворачивая к врагу,

А мертвое слово без всадника – к стенке канала...

(Смерть – инструмент, чтобы взрезать глаз во всю длину,

Отмычка, отвертка, отвинчивающая гроб,

Твоя могила – и в пупке, и в соске, и… где?

Ноздри под маской хлороформа творят кровавый

Набор скальпелей… Похороны с антисептикой

Прочь отгоняют черный патруль

Твоих чудовищных офицеров и распавшуюся армию,

Пономарь-часовой с гарнизоном чертополоха,

Петух на навозной куче кукареканьем Лазаря воскресит,

Всё – суета сует! Пусть этот прах тебя тщится спасти

На волшебной почве, вырастив строки из ничего)

Когда стихи тонут, вдали заливаются колокола,

Ныряльщик – звон его колокола льется по шпилю пены.

Вот еще одна звонкая ступенька в мертвое море.

Ныряльщикам этим аплодируют так, что закачается

Даже эмбрион строки – тритон,

привязанный водорослями к виселице.

Слышны ли тебе в глубине виноградинки

Стёкла, разбивающиеся солено и похоронно?

Поверни веретено моря – завертится плоская земля в желобках,

По ним – граммофонная иголка молнии

ослепит одну сторону пластинки

С голосами, звучащими словно с луны, вертящейся на столе.

Пускай себе восковая пластинка лепечет, скрежеща, выпевая

Влажные, стыдные следы тайны:

Это фонограмма жизни твоей. А круглый мир – неподвижен.

3.

Они страдают в вампирьих водах, где хищные черепахи

Вползают в торчащие башни, об которые бьётся море,

Как будто сдвигается крайняя плоть, и

Чувственный череп спешит, и клетки спешат куда-то,

Страдайте, перепутаницы-наперсточки-строчки,

от того, что двойной ангел

Вскакивает из камня, как дерево над пустынной землей.

Станьте призраками самих себя, призрачными остриями,

Трубой медной, образом бестелесным, нанизанным на безумия,

Восходя лестницей Иакова, глядящей в звёздное небо.

Возникнет холм в дыму и головокружительная долина.

Пятикратно призрачный Гамлет на отцовских кораллах

Увеличит рост мальчика-с-пальчик чуть не до целой мили.

Страдайте от зрения, обрезанного зеленым плавником,

Будьте около кораблей, побитых морем, на якоре пуповины.

Не можешь ни о чем, кроме? Тогда утопи свои клепаные кости

В кораблекрушении мышц. «Оставь надежды» и на любовь,

Прекрати битву, оставь и любовь, и туман, и огонь на ложе угрей.

В крабьих клешнях кипящего круга, в море частица тебя,

Инструмент этот временем окольцован: ты уже взрослый!

Железо в моей крови обычно для города, избиваемого дождями,

Я в пламенном ветре поэзии вырос из зеленой колыбели Адама.

Нет человека волшебней, чем вытащенный когтями из... крокодила.

Человек был шкалой весов, эмалевой птицей смерти.

Хвост. Нил. И морда. (В седле уже, а не в тростниках Моисей).

Шуршал папирус.

Время в домах без часов качало череп как маятник.

Выпотрошенный человек в пирамиде (полет Грааля!)

Рыдал об утраченной чистоте. Он был мастером мумий,

Гримером трупов.

Из ветра слепленный призрак властен над человеком,

Посмертная маска разложившегося фантома.

А мой призрак выкован из посейдонова металла,

Из человечьего минерала. Это он был богом.

Богом первоначал в хаотичном водовороте моря.

И все мои образы, рыча, вылазят из глубины на холм неба.

И преломил я хлеб. Он рожью был когда-то.

Вино – создание земли чужой –