Ли Бо - Дух старины

На своем пути Ли Бо встречает и поэтизирует различные реалии — природные, индивидуальные человеческие, семейные, нравственные, политические и т. д., в том числе и философские, которые говорят о «философичности» его поэзии. А что если он включит в поэтическое освещение не отдельные философские символы, а целого философа вместе с его учением? В этом случае он должен показать себя по крайней мере историком философии. Это Ли Бо и демонстрирует в стихотворении № 13, развернутом всего в шести строфах.

Герой его философской миниатюры — Цзюньпин, реальная историческая личность, гадатель и философ из г. Чэнду периода правления династии Хань (206 г. до н. э. — 220 г. н. э.). Как повествует Ли Бо, «Цзюньпин отринул мира плен / И без Цзюньпина бренный мир оставил». Они находятся по разные стороны от границы бытия и небытия, Цзюньпин или только подошел к «сакральному скиту», или уже прошел в нем духовное преображение. Как бы то ни было, Цзюньпин, преодолев порог бренной жизни, становится для Ли Бо другом и братом по их философскому и поэтическому союзу. Перед Цзюньпином открываются истоки мироздания и тайный ход вещей. Он прозревает циклы их метаморфоз ( бянь цюн ) вплоть до Первоперемены ( тай и ). [334] Это основная онтологическая константа даосского учения, структурно и функционально детализованная в трактате «Ле-цзы», названном по имени философа Ле-цзы (приблизительно IV в. до н. э.). Первоперемена заряжена потенцией метаморфоз-изменений ( бянь-хуа ) и несет в себе триаду равномощных первоначал: тай ч у — начало энергии- ци, тай ши — начало формы- син, тай су — начало вещества- чжи . В состоянии первозданной нераздельности энергия, форма и вещество образуют изначальный хаос ( хуньлунь ), или смесь вещей. Далее в результате импульса Первоперемены и кругового взаимодействия первоначал из хаоса творятся вещи и человек. Цзюньпин не только «прозревает» ( гуань ) Первоперемену, как замечает Ли Бо, но и «соприкасается» (тань ) с началом творения ( юань хуа ) и рождения всего сущего ( цюнь шэн ). В тиши и безмолвии он сплетает нить учения Дао и за занавесом пустоты хранит свои чувства.

На такой короткой дистанции историко-философского повествования Ли Бо переходит к постановке познавательной проблемы и готов стать философом: «И некому постичь безмолвья бездны!»

Стоит специально отметить, что в этом стихотворении мы встречаемся с необычным для нас и замечательным эффектом прочтения второй строфы. Она состоит из двух строк, каждая из которых включает по пять иероглифов. Именно в этой строфе Ли Бо называет два способа философского умозрения и перечисляет четыре попарно связанные онтологические категории. Непроизвольно для глаза данные строки читаются в двух фразеологических алгоритмах. Поэтически, подобно почти всем строкам цикла «Дух старины», они читаются с цезурой посередине в наборах иероглифов два-один-два и создают свои смысловые и эстетические формы. Вместе с тем философски, с учетом устоявшихся категориальных значений, они читаются в иероглифических наборах один-два-два и тоже создают свои смысловые и эстетические формы. Причем попарно связанные онтологические категории отображают обратные (оборотные) процессы мирового генезиса. В первой строке умственное созерцание ( гуань ) носит чисто рациональный характер. Оно направлено от приходящих к статике внешних циклов метаморфоз ( бянь цюн ), т. е. многого, к внутреннему динамичному единому — Первоперемене ( тай и ). Во второй строке умственное созерцание ( тань ) имеет чувственную характеристику и направлено от внутренне динамичного единого ( юань хуа ) к внешне статичному множеству вещей ( цюн шэн ). Это два философских типа встречного умственного созерцания и два встречных процесса космогенеза, которые выражают основной гармонический принцип поэтического и философского мышления.

И опять же Ли Бо как будто вторит своему великому предку Лао-цзы, который и этот принцип зафиксировал в «Дао дэ цзине»: «Пребывая в постоянстве при отсутствии чувства (страсти), созерцаю его (творения мира) единую тайну. Пребывая в постоянстве при наличии чувства (страсти), созерцаю его (творения мира) множество вещных форм» («Дао дэ дзин», § 1).

Эти две строки сияют в россыпи поэтических символов Ли Бо как два философско-поэтических бриллианта, возможные, вероятно, только в иероглифическом письме. Все десять иероглифов остаются на своих местах, ни один штрих в них не меняется. И как только мастер берет на них поэтический аккорд — всплывают и звучат образы поэтической лиры, а если берет философский — рождаются образы глубочайшей метафизики. Но сильнейшее гипнотическое чувство и видение возникает еще и оттого, что не один, а сразу два Ли Бо, поэт и философ, одновременно берут эти аккорды и смешивают философский и поэтический эфиры, и перед нами в метаморфозах бытия и небытия звучит и танцует голограмма чего-то сказочного и никогда ранее невиданного. Философия и поэзия на краткий миг предстают перед нами в первородном единстве и соединяют нас с глубинными мировыми началами и вещным множеством бытия. От этого пугающего и притягивающего волшебного образа философской и поэтической лиры человеку уже никуда не уйти, и он, наверное, часто будет грезить об этом сокровенном образе.

Тайна поэтического слова Ли Бо связана также и с читателем. Понимать Ли Бо было бы намного проще, если бы он писал стихи как личностно незаинтересованный в своем предмете автор, подобно древнегреческому Гомеру, который давал в «Илиаде» объективную картину явлений действительности. Однако у Ли Бо космос, во-первых, это личность, субъект, который не только жил, но и продолжает жить. У космоса имеется своя природная и историческая биография. Это Поднебесная ( тянь ся ) и питающая ее Занебесная ( тянь вай ), которые определенным образом реагируют друг на друга и воздействуют на судьбы вещного и человеческого мира. Поднебесная Ли Бо многослойна. Стоит только потянуть за какой-нибудь кончик поэтической нити, как окажется, что вся она свернута в непрерывный клубок. Наугад выбранный нами предмет поэтического повествования Ли Бо в других слоях продолжается в историческом или философском трактате, обрастает в фольклоре легендами, на волнах бытия образ его то появляется, то исчезает, расширяется и сужается, превращаясь в образы других предметов. Поэзия Ли Бо — это живой венец Поднебесной, корни которого уходят в глубь природного и человеческого бытия.

Во-вторых, Ли Бо тождествен своему поэтическому космосу. За один шестидесятилетний цикл он развернул себя в нем — сгорел в огне космоса, превратившись в калейдоскоп узоров-иероглифов и песнь Дао. Можно сказать, что Ли Бо — это живой портрет человеческой личности на живом полотне космического лика Поднебесной. Их не разорвать. Невозможно снять портрет Ли Бо со сферического экрана Поднебесной, не украв у последней живого взора внутрь себя. Попробуем убрать из спирального мирового пространства лучезарное парение колдуна-мудреца Ли Бо (№ 41), и тогда вместо духовного кругового вихря останется лишь брошенное посреди пустыни колесо телеги. В живописании поэтическим словом Ли Бо прошел свой путь. Он был рожден земным человеком, пребывал отшельником, «вольным» поэтом, то льнул к царскому двору, вспоминая, что он царского рода, то бежал от царской службы и претерпел на этом пути три духовных синтеза: рождение от духа звезды Тайбо (Венеры), перерождение в «сакральном ските» (№ 5) и у Верховного Владыки в «началах небытия» (№ 41). Чтобы читать и понимать Ли Бо, нужно тоже, хотя бы умозрительно, проделать его поэтический путь. Совершенно правильно делает наш переводчик Ли Бо — С. А. Торопцев, сопровождая поэтический перевод подстрочным переводом, комментариями и примечаниями. Читателю очерчивается культурный объем Дао, дается исторический фон, на котором развертывается поэтическая биография Ли Бо, раскрывается содержание основных символов и понятий, благодаря чему сочетаются значения слов и художественные образы китайской и русской (даже шире — европейской) культур. Без этого поэтический сказ Ли Бо оказался бы чуждым и недоступным.