Елена Гуро - Небесные верблюжата. Избранное

Облако мое милое, — облако мое милое, ласковое, — небесный белый теленочек — сонный небесным сном…

В саду стоит молоденький немец-репетитор. У него немножко сиротливая спина, но сейчас ее ему обогрело солнце; руки у него болтаются и ноги тоже. На ходу, ради равновесия, он держит немного открытым свой рот, и вид у него чуть-чуть ошалелый; но зато он славно поревывает от удовольствия басом, — недавно полученным в подарок от матери природы. Еще не умея справиться с мужским голосом, он иногда ревет чересчур и тогда виновато поглядывает на дом.

Солнце ласково греет его.

Иногда даже очень скромный юноша думает, какой я милый, и хочет погладить себя по шее к подбородку.

Нельзя в солнечный добрый день не любить своей щеки и своего округлого подбородка. И он тут же конфузится.

Другой юноша усердно и деловито, двигая челюстями и ушами, жует хлеб? Нет, целую большущую плитку шоколада. Это нелепо, и потому нельзя не любить его за это.

А в лесу радостный час!

В лесу цветет толокнянка — маленькие, розовые цветочки. Вся земля, кочки мха в миндальной пене!..

Земля сплошь в розовой пене!!

Ах, блаженный воздух, радостный час! —

В лесу цветет тонкими цветочками толокнянка!!!

Некоторых солнце так нежно и богато пригревает, что им совершенно делается безразлично, что направо идти, что налево, — что завести общество в болото, что вывести на удобную дорожку, — лишь бы светило любящее их солнце.

Они сбиваются с дороги, попадают ногами в лужи, забывают качку предательского лесного болота. Им везде слишком хорошо, чтоб замечать дорогу.

Вместо того чтобы им завидовать, над ними смеются, и на них страшно сердятся.

А солнце все ласкает, ласкает дорогого разиню, пока он бредет, за все задевая, теряя калоши или парусиновые туфли, с карманом, вывороченным на манер ослиного уха, и мурлычет себе под нос от счастья мечтать среди всеобщего возрастающего негодования.

Так как один из членов колонии растерял в лесу все свои книжки, а мы их подобрали, -

То доводим до его сведения, что это нами сделано в самый последний раз.

«Да не теряет впредь!»

Да прославятся балконы неснятых дач, песочные ямы, косогоры, сарайчики!

Там собирались все лето совещаться, там провозглашали чудные девизы искусства!.. Там были клубы мечтателей, когда одни сидели, подкорчив ноги, на ступеньках, а самый смелый и полоумный с очарованными голубыми глазами, размахивая в такт рукой, декламировал глуховатым баском легочного, а в наступающих сумерках лоб белел, и рукава сорочки летней чудились крыльями, и несколько гнутых стульев дачной обстановки, направленных к стихам, — слушали, разинув рты.

О, красота, во имя которой сидят и кротко кашляют на нетопленых чердаках!..

Сквозь решетку балконной рамы сияла звездочка.

А лодка?

И плавкость мечты?! — Эта дача под старинной березой!

Корабль — буря!..

Г-н редактор, полиция, то бишь, буря, конфисковала номер. -

— Это загремел гром?

Нет, это ветер принес гром лесопилки.

Твоя скрипка немного сошла с ума. — Это день, день, день, и мы верим в духов! Белокурый, любезного вида, дух прогуливается по небу, меж березами. К стопам его пристала голубизна. Какие мы с тобой счастливые! Ты веришь, что обзаведясь семьей, можно быть опять Богом, исправляться, уже будучи в чинах, увидать, как Моцарт овладел голубизной березы, — и что завтра — цель сегодня.

Мы качались в гамаке и мечтали о бессмертии души, молодые сосны были в солнце.

Петли скрипели.

Мы себя мнили почти духами.

Качели летали. Вечная юность — да ведь это достижимо!!

— Почему ты не хочешь?

— Почему не хочу! Потому что там печатаются, пристраиваются через связи; трусы, чтобы пройти там, подлизываются, а после становятся в дверях и отталкивают молодых и не дают им войти, потому что они талантливее, — оставляют их в темноте…

— Мы известны, — ты нет! Люди ничего не узнают о тебе, они пойдут за теми, о ком мы напишем. Какое ты имеешь право желать света!

— Я талантлив!

— Нам какое дело!

— Я жажду света!

— Нам-то что до этого.

— Я человек!

— Свет наш не обязан удовлетворять всех.

— Я хочу служить людям!

— Это другое дело, — заглуши свою жажду и свои фантазии.

— Почему ты ни за что не примешься? Уж не день ли Святого Лентяя у тебя сегодня!

— Ну, лентяя ты уж оставь. Каждый месяц бьшает только 5 дней Св. Лентяя:

1) Когда мне не хочется. 2) Когда я никак не могу собраться. 3) Когда я собираюсь завтра начать. 4) Когда почти совсем было начал работу, да надо отдохнуть. 5) Когда мне все трын-трава.

Что еще за скалочка? Это просто так, я выдумал. Это очень мило, Скалочка! — Скалочка! Это должно быть что-то среднее между ласточкой и лодочкой!..

Маркизы дачи хлопают, как паруса. Они пропахли соленым морем.

— Эй! Не спите же! — Ну вас! Ну, что корректуры?

— Убирайтесь! Я мечтаю — и вообще…

— Довольно! Сооружаем мы журнал или нет? — Если к одиннадцати не будет готово, я отколочу вас палкой. — Серьезно. — Я ухожу.

— Погодите, — вы слышали? Погодите же, — елку повалило над оврагом, едва не задавило весь наш ручей.

— Эй, новость тоже!

— Бог знает, что делается на море — шкмарит по чем ни попало.

— Так или корректуры — или…

— А убирайтесь к черту!!

В лучезарной бледности небо. В раздавшихся в обе стороны светлых перьях облаков — знак ширины, знак полета, и во все это врезались мачтами кресты елок.

В ветвях сосен и всюду дремлют тысячи сонных ритмов.

Сосны испускают столько молчания, что оно поглощает звуки.

Золотые стволы, люди, дни, мысли — погружены, как рыбы, в светлый июнь.

Я молюсь покровителям тихим с крыльями широкими и нежными, как большое море и тихая дюна.

«От моих песен люди станут лучше», — думает он. И вот он легонько идет по мосткам и поглядывает кругом. Пусть они станут прямыми, честными, добрыми — и смелее, — тут он чуть-чуть смущенно улыбается, ведь он сам не всегда смелый.

«Отчего им быть лучше от моих песен? Оттого ли, что в моих песнях будет вот эта стройная сосенка? Розовый прозрачный вереск, такой чисто-розовый, что никто не может не любить его? Если очень полюбить стройную вершинку, можно ли затем кого-нибудь обмануть?