Роберт Браунинг - Стихотворения

На третий день опять на месте том
Она стоит, и прежний блеск очей;
В восходе солнца был я не сильней
Уверен, чем в ее приходе. Говорим
О жизни, тайным делимся своим;
Есть милый у нее, толст и высок –
Сказала, взор метнув куда-то вбок,
В сомненье явном: "Помощь он тебе…"
Но, замолчав уходит по тропе:
"Нет, от других себя поберегу,
Своей душе лишь доверять могу".
Опять мне принесла питьё и пищу;
Когда в другой район последний сыщик
Ушел, то подоспела мне подмога –
Мой падуанский друг старался много
И преуспел. Она весть принесла.
И пылко, за спасение от зла
Я целовал ей руку; а потом свою
На лоб ей положив, сказал: "Передаю
Благословение Италии родной
За верный подвиг, этою рукой".
Вниз, к морю убежала; смыла след вода.
Мы не встречались больше никогда.

Как много лет я думал об одном,
Забыв желания иные, был бойцом,
С Италии врагами биться впредь
Мечтал, за Родину готов был умереть!
Я не любил; ну а теперь, когда
Мне Карло изменил, настанет ли нужда
Для сердца в друге новом? Но сейчас,
Когда б волшебник некий мне припас
Желаний несколько – ну скажем, три –
Я вот что первым бы оговорил:
Сжать Меттерниха [13] Меттерних - австрийский государственный деятель, дипломат, министр; князь, герцог Порталла, из рода Меттернихов. я хочу, пока
Вся кровь не вытечет, подобьем ручейка,
Из горла влажного на руки мне. Затем –
Ну, со вторым желаньем нет проблем –
Пусть Карло подлый, что теперь на воле,
Неспешно угасает от сердечной боли
Под новым господином. Третьему черёд…
– Ох, что же пожелать потом? Идет
Век мой к концу, и не осталось сил.
И если бы теперь я попросил
Увидеть отчий дом – как не готовы
Увидеть близкие взор старика суровый!
Исправно платят братья Австрии налог,
Прокляв изгоя – был такой слушок;
А ранние дружки, задорные – тогда
Меня хвалившие – признаюсь без стыда,
На бой поднявшие – теперь умудрены:
Одни бормочут: "Бойтесь левизны",
Другие намекают тонко: "Кто спешил –
Запнулся тот!", напоминают: "Был
Предупрежден ты нами наперед:
Кто слишком рано начал – пропадет".
"Все к лучшему…" угрюмо бормоча,
Страна заснула, груз свалив с плеча.
Мечты другие мне сейчас важны:
Встать средь родной потерянной страны,
Перебежав по моря волнам зыбким;
Ту встретить женщину со смелою улыбкой,
Спокойную, что в доме у пруда
Живет, должно быть; в этом нет вреда,
Чтоб подойти к крыльцу, взглянуть в окно,
Войти и сесть, и видеть, как веретено
Узоры чертит; и узнать у ней –
Ну, скажем – имена её детей,
Их возраст, и что делает супруг,
Чтоб воспитать их… Разговоров круг
Окончив, посидеть в молчанье час,
И вновь поцеловать, как в прошлый раз,
Ей руку, лба рукой коснуться чуть,
И выйти снова на опасный путь.

Напрасно на мечтанья, праздный шут,
Ты время тратишь! Встань, дела не ждут.

Я бедный братец Липпи, с позволенья! [14] Здесь изложена биография реального художника эпохи Возрождения - монаха Филиппо ди Томмазо Липпи (1412-1469). Подробности взяты из знаменитой книги Вазари "Жизнеописания славнейших живописцев".
Зачем мне тыкать факелом в лицо?
Ух, вот позор! Подумайте – монах пред вами!
Что, дело за полночь, обходите округу,
И тут меня поймали, у конца аллеи,
Где развеселых дам все приоткрыты двери?
Моя обитель – Кармина, проверьте,
Ну отыщите, коль усердье надо показать,
Какая крыса там не в ту нору нырнула,
Ловите крошечных мышей комочки,
Пии, пии, – они крадутся в гости к ней.
Ага, вы лучше знаете, что делать! Уберите
Вы пальцы, что мне больно душат горло,
И обращайтесь соответственно! Кто я?
Ну, я из тех один, кто вместе с другом
Живет – три улицы отсюда… он… как звать?
Э… из Медичи он, господин Козимо, [15] Козимо Медичи - диктатор Флоренции, покровитель искусств.
Из дома на углу. Ого! Вот так-то лучше!
Когда вас вешать будут – вспомните, скажите,
Вот это каково – такая хватка?
А вы заметьте, сударь – ваши негодяи
Усвоили манеры, что лишат доверья:
Ух, разве вы ловцы сардин, спешите
По улицам, доход считая, уловляя в сеть?
Вон тот один – точь в точь Иуда, право!
Его лицо! Как, сударь? Извинитесь?
Господь, не в гневе я! Скажите псам цепным,
Пусть эту четверть флорина пропьют во здравье
За щедрый дом, что приютил меня
(И многих еще, парни! Еще многих!),
И все пойдет путем. Его лицо я дал бы –
Того, что на товарище повис у двери
С копьем и фонарем – тому рабу, что держит
Крестителя главу за волосы, одною
Рукой (как будто говорит – "Смотрите!"),
В другой оружие, еще от крови мокро!
Вам не пришлось ли взять с собою мел,
Иль уголь, или что? Тогда бы показал я!
Да, я художник, коль определите так.
Творенья брата Липпо, там и тут,
Вы знаете и цените? Отлично!
В глазах я вижу яркий, верный блеск!
Вам говорю – пришлись по сердцу сразу!
Присядем, все уложим должно, к члену член.
Пришла весна, ночь побудила толпы
По улицам гудеть и петь на карнавале,
А я был в клетке заперт три недели,
И для большого человека я писал святых
И вновь святых. Не мог писать всю ночь –
Уф! Выглянул в окно, ища прохлады.
Там шум был многих ног и малых ножек,
Звон лютни, смех и взрывы песен –

Цветок укроп –
Любовь гони, и станет жизнь как гроб!
Айвовый цвет –
Я Лизу прочь послал, и в жизни счастья нет!

Цветок тимьян… и дальше. Все кругом пошли.
Едва за угол завернули – будто свет луны
Запрыгал зайчиком – "хи-хи"; три стройные фигуры,
Взглянули лица вверх… Ох, сударь, плоть и кровь –
Вот из чего я сделан! На полоски
Завесы, покрывала, простыни,
Кровати всё убранство – в дюжину узлов:
Вот лестница! И так полез я вниз,
Карабкаясь кой-как, держась – и опустился,
Скорей за ними. Встретил там меня весельем
Святой Лаврентий, мой приятель, вскоре – [16] Имеется в виду карнавал возле храма Св.Лаврентия во Флоренции.

Цветок розан –
Я весел, почему – о том не знаю сам!

И вот украдкою пустился я назад,
В кровать вернуться и поспать немного
Затем чтоб утром встать и вновь писать
Иеронима, как он ранит себя в грудь
Огромным круглым камнем, плоть смиряя,
И тут меня схватили вы. Все вижу, да!
Хотя глаза еще блестят, качаете главою –
Монах, в тонзуре – говорите – бес в ребро!
Явись здесь господин Козимо самолично –
Смолчали бы, конечно; но – монах!
Скажите – что я за скотина? Прямо, прямо!
Я был дитятей, когда мама померла,
Затем отец, и я на улице остался.
Я голодал, Бог знает как, год или два,
Ел корки дынь, объедки фиг, очистки, шелуху,
Оборванный и одинокий. Раз, в морозный день,
Когда желудок был пустым как ваша шляпа,
Ударил ветер, и я пополам сложился.
Лапачча, тетка старая, дала мне руку
(А был ее сожитель жадный малый)
И повела вдоль стен и по мосту,
Прямой дорогою к монастырю. Шесть слов,
Пока стоял я, первый хлеб жуя за месяц…
"Так, мальчик, ты намерен, – мне сказал почтенный
И толстый брат, – покинуть жалкий мир?
Ты объяви!"… "Хлеб каждый день?" – я думал,
"Готов на все!" Так сразу стал монахом;
Отверг я мир, его гордыню, алчность,
Дворы, именья, лавки, банки, виллы,
Весь мусор, Медичи которому, как бесу,
Сердца отдали – в девять лет отверг.
Да, сударь, обнаружил вскоре я,
Что это меньше чем ничто – набить желудок,
И ряса теплая, обвитая веревкой,
И сладкое безделье каждый день!
"Посмотрим, на что послухи годятся" – я подумал.
Но, сознаюсь, не одолел я путь.
Вот суета! Пытались книгами меня завлечь –
Господь, латынь вдолбить пытались понапрасну!