Александр Блок - Том 2. Стихотворения и поэмы 1904-1908

Над черной слякотью дороги
Не поднимается туман.
Везут, покряхтывая, дроги
Мой полинялый балаган.

Лицо дневное Арлекина
Еще бледней, чем лик Пьеро.
И в угол прячет Коломбина
Лохмотья, сшитые пестро…

Тащитесь, траурные клячи!
Актеры, правьте ремесло,
Чтобы от истины ходячей
Всем стало больно и светло!

В тайник души проникла плесень,
Но надо плакать, петь, идти,
Чтоб в рай моих заморских песен
Открылись торные пути.

Твоя гроза меня умчала
И опрокинула меня.
И надо мною тихо встала
Синь умирающего дня.

Я на земле грозою смятый
И опрокинутый лежу.
И слышу дальние раскаты,
И вижу радуги межу.

Взойду по ней, по семицветной
И незапятнанной стезе —
С улыбкой тихой и приветной
Смотреть в глаза твоей грозе.

В час глухой разлуки с морем,
С тихо ропщущим прибоем,
С отуманенною далью —

Мы одни, с великим горем,
Седины́ свои закроем
Белым саваном — печалью.

Протекут еще мгновенья,
Канут в темные века.

Будут новые виденья,
Будет старая тоска.

И, в печальный саван кроясь,
Предаваясь тайно горю,
Не увидим мы тогда, —

Как горит твой млечный пояс!
Как летит к родному морю
Серебристая звезда!

Со́львейг! О, Со́львейг! О, Солнечный Путь!
Дай мне вздохнуть, освежить мою грудь!

В темных провалах, где дышит гроза,
Вижу зеленые злые глаза.

Ты ли глядишь, иль старуха — сова?
Чьи раздаются во мраке слова?

Чей ослепительный плащ на лету
Путь открывает в твою высоту?

Знаю — в горах распевают рога,
Волей твоей зацветают луга.

Дай отдохнуть на уступе скалы!
Дай расколоть это зеркало мглы!

Чтобы лохматые тролли, визжа,
Вниз сорвались, как потоки дождя,

Чтоб над омытой душой в вышине
День золотой был всерадостен мне!

В серебре росы трава.
Холодна ты, не жива.
Слышишь нежные слова?

Я склонился. Улыбнись.
Я прошу тебя: очнись.
Месяц залил светом высь.

Вдалеке поют ручьи.
Руки белые твои —
Две холодные змеи.

Шевельни смолистый злак.
Ты открой твой мертвый зрак.
Ты подай мне тихий знак.

Кому назначен темный жребий,
Над тем не властен хоровод.
Он, как звезда, утонет в небе,
И новая звезда взойдет.

И краток путь средь долгой ночи,
Друзья, близка ночная твердь!
И даже рифмы нет короче
Глухой, крылатой рифмы: смерть.

И есть ланит живая алость,
Печаль свиданий и разлук…
Но есть паденье, и усталость,
И торжество предсмертных мук.

Придут незаметные белые ночи.
И душу вытравят белым светом.
И бессонные птицы выклюют очи.
И буду ждать я с лицом воздетым,

Я буду мертвый — с лицом подъятым.
Придет, кто больше на свете любит:
В мертвые губы меня поцелует,
Закроет меня благовонным платом.

Придут другие, разрыхлят глыбы,
Зароют, — уйдут беспокойно прочь:
Они обо мне помолиться могли бы,
Да вот — помешала белая ночь!

Зачатый в ночь, я в ночь рожден,
  И вскрикнул я, прозрев:
Так тяжек матери был стон,
  Так черен ночи зев.

Когда же сумрак поредел,
  Унылый день повлек
Клубок однообразных дел,
  Безрадостный клубок.

Что быть должно — то быть должно,
  Так пела с детских лет
Шарманка в низкое окно,
  И вот — я стал поэт.

Влюбленность расцвела в кудрях
  И в ранней грусти глаз.
И был я в розовых цепях
  У женщин много раз.

И всё, как быть должно, пошло:
  Любовь, стихи, тоска;
Всё приняла в свое русло
  Спокойная река.

Как ночь слепа, так я был слеп,
  И думал жить слепой…
Но раз открыли темный склеп,
  Сказали: Бог с тобой.

В ту ночь был белый ледоход,
  Разлив осенних вод.
Я думал: «Вот, река идет».
  И я пошел вперед.

В ту ночь река во мгле была,
  И в ночь и в темноту
Та — незнакомая — пришла
  И встала на мосту.

Она была — живой костер
  Из снега и вина.
Кто раз взглянул в желанный взор,
  Тот знает, кто она.

И тихо за руку взяла
  И глянула в лицо.
И маску белую дала
  И светлое кольцо.

«Довольно жить, оставь слова,
  Я, как метель, звонка,
Иною жизнию жива,
  Иным огнем ярка».

Она зовет. Она мани́т.
  В снегах земля и твердь.
Что́ мне поет? Что́ мне звенит?
  Иная жизнь? Глухая смерть?

С каждой весною пути мои круче,
  Мертвенней сумрак очей.
С каждой весною ясней и певучей
  Таинства белых ночей.

Месяц ладью опрокинул в последней
  Бледной могиле, — и вот
Стертые лица и пьяные бредни…
  Карты… Цыганка поет.

Смехом волнуемый черным и громким,
  Был у нас пламенный лик.
Свет набежал. Промелькнули потемки.
  Вот он: бесстрастен и дик.

Видишь, и мне наступила на горло,
  Душит красавица ночь…
Краски последние смыла и стерла…
  Что ж? Если можешь, пророчь…

Ласки мои неумелы и грубы.
  Ты же — нежнее, чем май.
Что же? Целуй в помертвелые губы.
  Пояс печальный снимай.

Ты перед ним — что стебель гибкий,
Он пред тобой — что лютый зверь.
Не соблазняй его улыбкой,
Молчи, когда стучится в дверь.

А если он ворвется силой,
За дверью стань и стереги:
Успеешь — в горнице немилой
Сухие стены подожги.

А если близок час позорный,
Ты повернись лицом к углу,
Свяжи узлом платок свой черный
И в черный узел спрячь иглу.

И пусть игла твоя вонзится
В ладони грубые, когда
В его руках ты будешь биться,
Крича от боли и стыда…