Эдуард Асадов - Избранное

Но что же не так? Может, чувства остыли?
Нет, это неправда! Андрей не такой.
А может быть, недруг преследует? Или
Гнетёт его скука бумаги и пыли
И сердцем он рвётся к работе живой?

Что ж, может быть, пусть он встряхнётся немножко!
Пускай! Ведь живая работа нужна.
Но я тогда как же? А как же Серёжка?
Ведь это уж скоро… А я здесь одна…

Но что, если он и не мрачен нисколько
И это лишь глупые нервы шалят?
Что, если все это мне кажется только?
Ах, вздох его грустный! Ах, горестный взгляд!

Он сам засмеялся бы: «Сгинь, ураган!
Куда я поеду? Нашла же заботу!
Итак, педагог, доставай-ка свой план.
Поныла — и хватит! Теперь за работу!»

Лунный свет лежит на одеяле…
— Спишь, Галина? — Он слегка привстал. —
Знаешь, мне сегодня приказали
Возвращаться к нашим, на Урал.

Только не волнуйся. Я ведь скоро!
Ровно через месяц и назад.
Еду по запросу Христофора.
Что же, он начальство, я солдат.

«Так и есть!» Она тоскливо сжалась.
«Вот он, вздох, и вот он, грустный взгляд!
Значит, ничего не показалось…
Но ведь он не сам, ему велят!»

Прошептала: — Ну, а как же я-то?
Ведь теперь уж скоро я должна…
Знаешь, мне немножко страшновато:
Вдруг случится что, а я одна…

— Как одна? Да тут кругом друзья!
Вспомни хоть про Варю Рыбакову.
— Не сердись, Андрей, я просто к слову.
Раз нельзя, ну значит, и нельзя.

И, обняв порывисто его,
Прошептала ласково и тихо:
— Ничего, конечно, ничего…
Просто я ужасная трусиха.

Он погладил худенькую шею
И сказал с улыбкою: — Не трусь!
Я же через месяц возвращусь
И ко всем событиям успею.

С первым снегом, утренней порошею
Прикачу я. Все сомненья прочь!
Спи, Галинка, спи, моя хорошая…
Спи спокойно… За окном уж ночь…

Тьма вокруг все гуще, все плотнее.
Бьют часы — рассвет ещё далёк.
Скверно нынче на душе Андрея,
Он лежит и смотрит в потолок.

Что ж он, сердцем, что ли, измельчился?
Почему он Гале не сказал,
Что «Колумб» ни строчки не писал
И что ехать сам он напросился?

Испугался честных глаз Галины?
Да, пожалуй. Видно, в чем-то слаб.
Но зачем же ехать? Где причины?
Сам себе-то объяснил хотя б?

Объяснять? Но тут бессильны речи!
Погоди, когда ж все началось?
В день приезда. Да, тогда при встрече
Словно б что-то в нем оборвалось.

Галка та и больше уж не та!
Что ж, выходит, и любовь пропала?
Что ж, выходит, только красота
В ней всегда Андрея привлекала?

Нет, конечно, глупость, ерунда!
Тут не это, тут совсем иное.
Ну, а что, Андрюша? Что такое?
Разлюбил? «Да нет же, никогда!

Шрам? Неужто этакая малость…
Впрочем, нет, пусть это не пустяк,
Только я не поступил бы так.
Просто мне сейчас мешает жалость.

Я ещё привыкнуть не могу.
Ну, да это, право, и понятно.
А отъезд? Но я же не бегу!
Я ведь через месяц и обратно.

Съезжу, поработаю, встряхнусь.
Дело там горячее, живое.
Шум таёжный вмиг развеет грусть.
И домой! И снова я с тобою.

Надо спать. Часы пробили три.
Скоро ночь огни свои потушит.
И зажгутся факелы зари.
Надо спать… И вдруг чуть слышно в душу —

Тихий голос… Но зачем? Откуда?
«Да, ты прав, геолог, поезжай.
Ну а коли станет в жизни худо,
Помни: я люблю тебя. Прощай!»

К черту! Хватит! Мне не так уж плохо.
Грусть пройдёт, развеется, как дым.
Он затих и с еле слышным вздохом
Прошептал: — Ну ладно, поглядим…

Лунный свет лежит на одеяле,
По ночному столику скользит…
Нет, сегодня он уснёт едва ли.
А Галина спит или не спит?

Только нет, видать, и ей не спится.
И хоть мрак ещё висит ночной,
Но он ясно чувствует щекой,
Как дрожат Галинины ресницы.

— Ты что же это, друг, лежишь с газетой?
Жена с работы — прямо в магазины,
Тащи, как лошадь, свёртки да пакеты,
А он пришёл, и нет ему кручины!

Ну, хоть бы ужин разогрел, солдат!
Ведь знаешь, что жена вернётся злая.
Возьму-ка я сейчас вон тот домкрат
Да косточки твои пересчитаю!

Максим накрылся в ужасе газетой:
— Постой, не бей младенца, пощади!
Все разогрел: и кашу и котлеты.
Вон там снимай подушку и гляди.

— Ах, господи! — Варвара застонала. —
Ну как тебе хозяйство доверять?
Кастрюлю прямо дном на покрывало…
Помог. Спасибо. Нечего сказать!

Потом, надев домашний сарафан
И доставая свёртки из корзины,
Частила: — Вот сосиски, вот сазан,
А это вот севрюга для Галины.

Смотри какая, правда, хороша?!
А то ведь Галка, ну буквально тает.
В чем, право, только держится душа?
Не спит, не ест, все мужа поджидает…

А муж хорош: не пишет и не едет.
Копает где-то камни у ручья.
Эх вы, мужчины! Нет у вас, медведи,
Где надо, настоящего чутья!

— Но-но! — Максим с улыбкою сказал. —
Давай за стол! К чему шуметь без толку?
А я таких огурчиков достал…
Мечта! Ты любишь пряную засолку?

У нас суббота нынче, не страдай…
Ведь тут пустяк… Совсем пустяк в графине…
— Огурчики? Постой, не открывай!
Огурчики я отнесу Галине.

— Ну что ж, отлично! — молвил Рыбаков. —
Рюмашка есть — закуска не кручина.
— Для рюмки, милый, кстати, есть причина:
Перехожу теперь на шесть станков!

У нас на «Красной Розе» порешили
Такие вскоре выпустить шелка,
Что все другие смежные текстили
От зависти сгорят наверняка!

Представь: на синем поле без узора…
Ах, нет! Чтоб ты наглядней представлял,
Дай карандаш! — Но тут из коридора
В дверь кто-то еле слышно постучал.

Она вошла, шагнув тяжеловато,
Осыпанная снегом и дождём,
И, улыбнувшись как-то виновато,
Вдруг прислонилась к косяку плечом.

— Галина! — Варя бросилась к порогу,
Порывисто подругу обняла. —
У нас испорчен лифт, а ты, ей-богу,
Одна на пятый… Ведь с ума сошла!

— Постой, Варюша! Я же вся в снегу.
Где вешалка? Мне помнится, в передней? —
Максим шагнул: — Позвольте, помогу,
Я кавалер как будто не последний!

Галина взгляд на Варю подняла.
А в нем тоска… Безжизненное море…
— Что, Галка? Что? Неважные дела?
Беда случилась? — Нет, Варюша, горе!

Прошла… Безмолвно села на диван,
Смотрела в сумрак строго и печально.
Взяла зачем-то поданный стакан
И все крутила ложкой машинально.