Анна Ахматова - Лирика

Тогда же, после «Четок», Цветаева назвала Ахматову «Анной Всея Руси», ей же принадлежат и еще две поэтические характеристики: «Муза плача», «Царскосельская Муза». И что самое удивительное, Марина Ивановна угадала, что судьба выписала им, таким разным, одну подорожную:

Нет, не совершенству стиха, не мастерству или тембру поэтического голоса белой завистью завидовала Цветаева – тому завидовала, чего была лишена сама – умению говорить вроде бы о себе, а на самом деле – за многих:

«Четки» самая знаменитая книга Анны Ахматовой, именно она принесла ей славу, не просто известность в узком кругу любителей изящной словесности, а настоящую славу. Между тем сама Ахматова из ранних своих книг куда больше «Четок» любила «Белую стаю» и «Подорожник»… И дело тут не просто в том, что в этих двух книгах больше стихов, которые она считала «лучшими», а потому, что в зрелые годы не любила себя такой, какой запечатлели ее «Четки». В «Поэме без героя» об этом сказано с завидной самокритичностью:

Поэтический автопортрет в кружевной шали, сделанный Ахматовой в 1940 году, отсылает нас к автопортрету периода «Четок», в первой публикации он назывался «Дама в лиловом»:

Стихи эти, написанные весной 1914-го и тогда же появившиеся в периодике, Ахматова в «Белую стаю» не включила, они выглядели бы там чужеродно, потому что героиня этой книги, в отличие от дамы в лиловом, знает, что такое любовь. Не страсть, не забава, как в «Четках», и не влюбленность в любовь, как в «Вечере», и не ко многим, разным, а к одному единственному… И пусть человек, которому посвящены «Белая стая» и «Подорожник» – Борис Васильевич Анреп, как выяснилось через много-много лет, оказался не достойным этой великой земной любви и поэма судьбы Анны Всея Руси осталась без главного Героя, что с того? Миновали войны и цари, а стихи о безнадежной любви самой прелестной женщины «серебряного Петербурга» к «лихому ярославцу», променявшему родные перелески на бархатную зелень английских газонов, не прошли, не утратили своей первозданной свежести… В 1945 году, накануне очередной катастрофы, когда в августе следующего 1946 года Анну Ахматову известным постановлением ЦК о журналах «Звезда» и «Ленинград» в очередной раз приговорили к «гражданской смерти», она, прочитав в рукописи роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», написала такие провидческие стихи:

В ситуации 1945 года, когда после нескольких весенних месяцев всенародного праздника Победы власть снова и круто стала «завинчивать гайки», подобные стихи не только читать вслух, но и хранить в ящиках письменного стола было опасно, и Анна Андреевна, никогда ничего не забывавшая, забыла их, точнее, так глубоко спрятала в подвале памяти, что не могла сыскать целое десятилетие, зато после XX съезда – сразу вспомнила… Друзья недаром называли ее провидицей, она многое предвидела заранее, наперед, и приближение беды чуяла задолго до ее прихода, ни один из ударов судьбы не заставал ее врасплох; постоянно живя «на краю у гибели», она всегда была готова к самому худшему. А вот ее главным книгам везло, они каким-то чудом успевали выскочить из-под печатного станка накануне очередного крутого поворота – либо в ее собственной жизни, либо в судьбе страны.

«Вечер» появился накануне рождения первого и единственного сына.

«Четки» – накануне первой мировой войны.

«Белая стая» – накануне революции, причем буквально накануне: в середине сентября 1917 года.

«Подорожник» (апрель 1921-го) – накануне большого горя: летом 1921-го Ахматова узнала о самоубийстве старшего любимого брата Андрея, в августе ушли из жизни сначала Блок, а затем Гумилев. Михаил Зенкевич, разыскавший Анну Андреевну той трагической зимой в каком-то чужом промерзлом жилье, был поражен произошедшей с ней переменой. Той Анны, с какой он расстался, уезжая из Петрограда в 1918-м, той, что жила и пела любовь в «Вечере», «Четках», «Белой стае» и «Подорожнике», больше не было; книга, которую она писала после страшного августа 1921-го – «Anno Domini» – была книгой Горя. (В первом издании – Пб.: «Petropolis», 1921 – год конца прежней и начала новой жизни обозначен римскими цифрами уже в названии сборника: «Anno Domini MCMXXI» («От Рождества Христова 1921».) Прочтя несколько новых стихотворений другу своей поэтической юности и заметя, что Зенкевич поражен, объяснила: «Последние месяцы я жила среди смертей. Погиб Коля, умер мой брат и… Блок. Не знаю, как я смогла все это пережить».

В первой редакции сборник «Anno Domini» вышел, как уже упоминалось, в конце октября, стихи о новом горе шли ровным потоком, издавать их в России, где имя казненного Гумилева под запретом, стало опасным: второе, дополненное, издание пришлось печатать уже в Берлине, ставшем к 1922 году центром русской эмиграции. Здесь еще можно было сохранить эпиграф из Гумилева в цикле «Голос памяти», однако даже простое упоминание о встрече с императором Николаем зимним вечером в заснеженном Царском Селе пришлось все-таки зашифровать. В широко известном сейчас стихотворении «Встреча» (1919) финальное четверостишие – «И раззолоченный гайдук\ Стоит недвижно за санями,\ И странно царь глядит вокруг\ Пустыми светлыми глазами» в берлинском варианте выглядит так:

Но это единственный вынужденный компромисс. В целом «Anno Domini» свободна и от авторской, и от советской цензуры…