Аполлон Григорьев - Избранные произведения

Я помню: раз друзья кутили
И буйны головы сложили
Повалкой в комнате моей…
Едва всем места доставало,
А всё меня раздумье брало,
Не спать ли ночь, идти ли к ней?

Я подошел почти смущенный
К дверям. С лукаво-затаенной,
Но видной радостью меня
Ты встретила. Задул свечу я…
Слились мы в долгом поцелуе,
Не нужно было нам огня.

А как-то раз я воротился
Мертвецки — и тотчас свалился,
Иль сложен был на свой диван
Алешкой верным. Просыпаюсь…
Что это? сплю иль ошибаюсь?
Что это? правда иль обман?

Сама пришла — и, головою
Склонившись, опершись рукою
На кресла… дремлет или спит…
И так грустна, и так прекрасна…
В тот миг мне стало слишком ясно,
Что полюбила и молчит.

Я разбудил тебя лобзаньем,
И с нервно-страстным содроганьем
Тогда прижалась ты ко мне.
Не помню, что мы говорили,
Но мы любили, мы любили
Друг друга оба — и вполне!..

О старый, мудрый мой учитель,
О ты, мой книжный разделитель
Между моральным и плотским!..
Ведь ты не знал таких мгновений?
Так как же — будь ты хоть и гений —
Даешь названье смело им?

Ведь это не вопрос норманской,
Не древность азбуки славянской,
Не княжеских усобиц ряд…
В живой крови скальпе́ль потонет,
Живая жизнь под ним застонет,
А хартии твои молчат,
Неловко ль, ловко ль кто их тронет.

А тут вот видишь: голова
Горит, безумные слова
Готовы с уст опять срываться…
Ну, вот себя я перемог,
Я с ней расстался — но у ног
Теперь готов ее валяться…
Какой в анализе тут прок?

Эх! Душно мне… Пойду опять я
На Волгу… Там «бурлаки-братья
Под лямкой песню запоют»…
Но тихо… песен их не слышно,
Лишь величаво, вольно, пышно
Струи багряные текут.
Что в них, в струях, скажи мне, дышит?
Что лоно моря так колышет?
Я море видел: убежден,
Что есть у синего у моря
Волненья страсти, счастья, горя,
Хвалебный гимн, глубокий стон…

Привыкли плоть делить мы духом…
Но тот, кто слышит чутким ухом
Природы пульс, будь жизнью чист
И не порочен он пред богом,
А всё же, взявши в смысле строгом,
И он частенько пантеист,
И пантеист весьма во многом.

А впрочем, виноват я сам…
Зачем я волю дал мечтам
И чувству разнуздал свободу?
Ну, что бы можно, то и брал…
А я бесился, ревновал
И страсти сам прибавил ходу.

Ты помнишь ночь… безумный крик
И драку пьяную… (Я дик
Порою.) Друг с подбитым глазом
Из битвы вышел, но со мной
Покойник — истинный герой —
Успел он сладить как-то разом:
Он был силен, хоть ростом мал —
Легко три пуда поднимал.

Очнулся я… Она лежала
Больная, бледная… страдала
От мук душевных… Оскорбил
Ее я страшно, но понятно
Ей было то, что я любил…
Ей стало больно и приятно…
Ведь без любви же ревновать,
Хоть и напрасно, — что за стать?

О, как безумствовали оба
Мы в эту ночь… Сменилась злоба
В душе — меня так создал бог —
Безумством страсти без сознанья,
И жгли тебя мои лобзанья
Всю, всю от головы до ног…
С тобой — хоть умирать мы будем —
Мы ночи той не позабудем.

Ведь ты со мной, с одним со мной,
Мой друг несчастный и больной,
Восторги страсти узнавала, —
Ведь вся ты отдавалась мне,
И в лихорадочном огне
Порой, как кошка, ты визжала.

Да! вся ты, вся мне отдалась,
И жизнь, как лава понеслась
Для нас с той ночи! Доверяясь
Вполне, любя, шаля, шутя,
Впервые, бедное дитя,
Свободной страсти отдаваясь,
Резвясь, как кошка, и ласкаясь,
Как кошка… чудо как была
Ты благодарна и мила!

Прочь, прочь ты, коршун Прометея,
Прочь, злая память… Не жалея,
Сосешь ты сердце, рвешь ты грудь…
И каторжник, и тот ведь знает
Успокоенье… Затихает
В нем ад, и может он заснуть.

А я Манфреда мукой адской,
Своею памятью дурацкой
Наказан… Иль совсем до дна,
До самой горечи остатка
Жизнь выпил я?.. Но лихорадка
Меня трясет… Вина, вина!
Эх! Жить порою больно, гадко!

У гроба Минина стоял
В подземном склепе я… Мерцал
Лишь тусклый свет лампад. Но было
Во тьме и тишине немой
Не страшно мне. В душе больной
Заря рассветная всходила.

Презренье к мукам мелочным
Я вдруг почувствовал своим —
И тем презреньем очищался,
Я крепнул духом, сердцем рос…
Молитве, благодати, слез
Я весь восторженно отдался.

Хотелось снова у судьбы
Просить и жизни, и борьбы,
И помыслов, и дел высоких…
Хотелось, хоть на склоне дней,
Из узких выбравшись стезей,
Идти путем стезей широких.

А ты… Казалось мне в тот миг,
Что тайну мук твоих постиг
Я глубоко, что о душе я
Твоей лишь, в праздной пустоте
Погрязшей, в жалкой суете
Скорблю, как друг, как брат жалею…

Скорблю, жалею, плачу… Да —
О том скорблю, что никогда
Тебе из праха не подняться,
О том жалею, что, любя,
Я часто презирал себя,
Что должно было нам расстаться.

Да, что́ тебе ни суждено —
Нам не сойтись… Так решено
Душою. Пусть воспоминаний
Змея мне сердце иссосет, —
К борьбе и жизни рвусь вперед
Я смело, не боясь страданий!

Страданья ниже те меня…
Я чувствую, еще огня
Есть у души в запасе много…
Пускай я сам его гасил,
Еще я жив, коль сохранил
Я жажду жизни, жажду бога!

Дождь ливмя льет… Так холодна
Ночь на реке и так темна,
Дрожь до костей меня пробрала.
Но я… я рад… Как Лир, готов
Звать на себя и я ветров,
И бури злобу — лишь бы спала
Змея-тоска и не сосала.

Меня знобит, а пароход
Всё словно медленней идет,
И в плащ я кутаюсь напрасно.
Но пусть я дрогну, пусть промок
Насквозь я — позабыть не мог
О ней, о ней, моей несчастной.

Надолго ль? Ветер позатих…
Опять я жертва дум своих.
О, неотвязное мученье!
Коробит горе душу вновь,
И горе это — не любовь,
А хуже, хуже: сожаленье!

И снова в памяти моей
Из многих горестных ночей
Одна, ужасная, предстала…
Одна некрасовская ночь,
Без дров, без хлеба… Ну, точь-в-точь,
Как та, какую создавала

Поэта скорбная душа,
Тоской и злобою дыша…
Ребенка в бедной колыбели
Больные стоны моего
И бедной матери его
Глухие вопли на постели.

Всю ночь, убитый и немой,
Я просидел… Когда ж с зарей
Ушел я… Что-то забелело,
Как нитки, в бороде моей:
Два волоса внезапно в ней
В ту ночь клятую поседело.

Дня за два, за три заезжал
Друг старый… Словом донимал
Меня он спьяну очень строгим;
О долге жизни говорил,
Да связь беспутную бранил,
Коря меня житьем убогим,
Позором общим — словом, многим…