Валерий Брюсов - Том 2. Стихотворения 1909-1917

Не надо руля и косматого паруса!
Прочь, прежние гавани, берег знакомый!
А волны вздымают за ярусом ярусы,
И водные шире и шире объемы.

Мечта моя! челн в роковой беспредельности!
Ты дышишь соленым дыханием влаги,
Ты счастлив бродячим восторгом бесцельности,
В часы, когда дремлют у пристаней флаги.

Душа моя вверена зыбкому олову, —
До утра той связи святой не нарушу!
А ночь подняла свою черную голову,
Созвездьями смотрит на море и сушу.

Закрыв измученные веки,
Миг отошедший берегу.
О если б так стоять вовеки
На этом тихом берегу!

Мгновенья двигались и стали,
Лишь ты царишь, свой свет струя.
Меж тем в реке — из сизой стали
Влачится за струёй струя.

Проходишь ты аллеей парка
И помнишь краткий поцелуй…
Рви нить мою, седая Парка!
Смерть, прямо в губы поцелуй!

Глаза открою. Снова дали
Разверзнут огненную пасть.
О если б Судьбы тут же дали
Мне мертвым и счастливым пасть!

Стоял я в этот час, незрящий
Пред будущей судьбой Эдип,
И видел лишь ее дрожащей
Руки пленительный изгиб.

Но знал, что спорить бесполезно
С порывом, вдруг увлекшим нас,
И чувствовал: тесьмой железной
Объединил нас поздний час.

Она беспомощно клонилась
К подушке алой, в глубь и в тень…
И мне казалось, что вонзилась
Стрела случайная в мишень.

И, жестом медленным, безвинный
Убийца, я припал к устам…
И миг продлился, длинный, длинный,
Врата к мучительным часам.

Стонет старая шарманка
Вальс знакомый под окном.
Ты глядишь, как иностранка
Где-то в городе чужом.

Не пойму твоих улыбок,
Страха мне не превозмочь.
Иль что было — ряд ошибок,
Это счастье, эта ночь?

Ты смеешься, отошла ты,
У окна стоишь в тени…
Иль, скажи, не нами смяты
На постели простыни?

Изменив своей привычке,
Ты, как римлянка рабу,
Пятачок бросаешь птичке,
Предвещающей судьбу.

Знаю, что за предсказанье
Птичка вытащит тебе:
«Исполнение желанья,
Изменение в судьбе».

Нет! былое не ошибка!
Ты смеешься не над ним!
Счастлив тот, чье сердце зыбко,
Кто способен стать иным!

Счастлив тот, кто утром встанет,
Позабыв про ночь и тень.
Счастлив цвет, что быстро вянет,
Что цветет единый день.

Будь же в мире — иностранка,
Каждый день в краю другом!
Стонет старая шарманка
Вальс знакомый под окном.

В наемной комнате все ранит сердце:
И рама зеркала, и стульев стиль,
Зачем-то со стены глядящий Герцен,
И не сметенная с комода пыль.

Нежней прильни ко мне; глаза закроем;
И будем слушать шаг печальных дум,
Как будто мы сошли на дно морское,
Где бледен солнца свет и смутен шум.

Твое дыхание мне рядом слышно,
Замедленный твой пульс слежу рукой…
Подводные цветы надменно пышны,
И разноцветных рыб мелькает рой.

Ах, только об одном могу жалеть я,
Что в той же комнате — очнуться мне!
Акула проплыла, другая, третья…
Закатный рдяный луч скользит на дне.

Как эти миги дум со счастьем схожи,
Как к этой нежности близка любовь!
Но я открыл глаза, и Герцен тот же
Пытливый взор в меня вперяет вновь.

В наемной комнате все сердце ранит.
В ней миг мечты — обман, в ней счастье — ложь,
Нет, не клонись ко мне! Боюсь желаний!
Не надо губ твоих: они язвят, как нож.

Вспоминаю под жалобы скрипки,
В полусне ресторанных огней,
Ускользающий трепет улыбки —
Полудетской, желанной, твоей.

С тихим вальсом, знакомо печальным,
В темный парк ускользают мечты.
Липы дремлют в наряде венчальном,
И во мгле улыбаешься — ты.

Этот вальс, этот зов, эти звуки —
Возвращает и годы и дни.
Я целую дрожащие руки,
Мы — во сне, мы — в тени, мы — одни.

Вижу вызовы дерзкого взгляда,
Вижу алые губы, как кровь…
Ах, не надо, не надо, не надо,
Душу снова качает любовь.

Неподвижны у стойки лакеи,
Искры брызжет вино и хрусталь…
Мы идем по вечерней аллее
В непостижно-прозрачную даль.

Все безжалостней жалобы скрипки,
Все безумней взлетают смычки…
Ивы темные нежны и гибки
Над лукой потемневшей реки.

После ночи свиданья любовного,
Тихой улицей, тающей тьмой,
В упоеньи восторга греховного,
Возвращаться неспешно домой.

Проходя тротуарами темными,
Помнить, в ясном сиянии грез,
Как ласкал ты руками нескромными
Горностай ее нежных волос.

Чуя в теле истому палящую,
Слыша шаг свой в глухой тишине,
Представлять ее, дремную, спящую,
Говорящую «милый» во сне.

И, встречая ночную прелестницу,
Улыбаясь в лучах фонаря,
Наблюдать, как небесную лестницу
В алый шелк убирает заря…

Ты приходил ко мне, холодный,
С жемчужным инеем в усах.
В вечерний час, со смертью сходный,
Твой лоб, твои глаза и щеки

Я грела в маленьких руках.
О, как мы были одиноки,
Вдвоем, и в мире и в мечтах!
Ты приходил ко мне, весенний,

Обвеян запахом листвы.
И в час, когда прозрачны тени,
Я целовала абрис милый
Твоей склоненной головы,

А древняя луна скользила
По кругу древней синевы.
Ты приходил ко мне, усталый
От зноя, в пыльный летний день.

Твой рот, страдальческий и алый,
Я целовала, берегла я
Твою тоскующую лень.
Пока, все думы погашая,

Не проникала в окна тень.
Настала осень; дождь протяжный
Шумит в ленивой тишине,
А ты, весь радостный, весь влажный,

Осенних астр цветную связку
Несешь кому-то, но не мне…
И вечер грустно шепчет сказку
О невозвратном, о весне…

Ей лет четырнадцать; ее глаза
Как на сережке пара спелых вишен;
Она тонка, легка, как стрекоза;
И в голосе ее трав шелест слышен.

Она всегда беспечна, и на всех
Глядит прищурясь, скупо, как в просонках.
Но как, порой, ее коварен смех!..
Иль то — Цирцея, спящая в пеленках?