Игорь Северянин - Том 1. Громокипящий кубок

Прошли века, дымя свои седины,
Свой прах сложив,
В земле — рабы, и в склепах — паладины,
Но герцог — жив.
Он жив! Он жив! Он пьет очами сердца
Пустой простор.
И мира нет, — но где-то бьется герцог
Дель-Аква-Тор…

На Ваших эффектных нервах звучали всю ночь сонаты,
А Вы возлежали на башне на ландышевом ковре…
Трещала, палила буря, и якорные канаты,
Как будто титаны-струны, озвучили весь корвет.

Но разве Вам было дело, что где-то рыдают и стонут,
Что бешеный шторм грохочет, бросая на скалы фрегат.
Вы пили вино мятежно. Вы брали монбланную ноту!
Сверкали агаты брошек, но ярче был взоров агат!

Трещала, палила буря. Стонала дворцовая пристань.
Кричали и гибли люди. Корабль набегал на корабль.
А вы, семеня гранаты, смеясь, целовали артиста…
Он сел за рояль, как гений, — окончил игру, как раб…

Повеял шумный аромат
Цветов, забвенней, чем Нирвана.
Конец пути для каравана:
Вот и она, страна Сабат!
Царь Эфиопский Валтасар
Вскричал рабам: «Поторопитесь!
О, маг мой мудрый, Сембобитис.
Мы у Балькис, царицы чар!
Снимайте пыльные тюки
С присевших в устали верблюдов,
И мирру, в грани изумрудов,
И золотые пустяки».
Гостей приветствует весна,
Цветут струистые гранаты;
Как птицы, девушки крылаты,
Все жаждет ласки и вина!
Где золотеют купола —
Фонтан, лук сабель влажно-певчих,
Ракетит ароматный жемчуг
И рассекает пополам!
Волнуйно-теневый эскиз
Скользнул по зубчикам дворцовым, —
В наряде чувственно-пунцовом
К гостям спускается Балькис.
Цветет улыбка на губах,
Разгоряченных соком пальмы, —
И Валтасар, как раб опальный,
Повержен долу при рабах…

Улыбно светит с неба Синь —
Цветка эдемского тычинкой.
Царь кипарисною лучинкой
Разлепесточил апельсин.
В углу распластан леопард,
И — кобылицею на воле —
Балькис, в гирляндах центифолий,
На нем волшбит колоду карт.
Ланитный алый бархат смугл,
И губы алчущие пряны…
Глаза — беспочвенные страны,
Куда — ни слон, ни конь, ни мул…
Омиррен палевый шатер,
И царь, омгленный ароматом,
От страсти судорожно-матов,
К царице руки распростер…
Менкера, евнух женофоб,
Бледнеет желтою досадой…
А в окна льется ночь из сада —
Черна, как истый эфиоп.
И вот несет уже кувшин
С водой душистою Алави…
И Суламифь, в истомной славе,
Ждет жгучей бездны, как вершин…

Олунен ленно-струйный Нил,
И вечер, взяв свое кадило,
Дымит чешуйкам крокодила, —
Он сердце к сердцу заманил.
Печален юный Валтасар.
Трепещут грезы к Суламите…
На звезды смотрит он: «Поймите
Мою любовь к царице чар!»
Он обращается к Кандас:
«Пойми, Балькис меня отвергла,
И прогнала меня, как негра.
Насмешкою маслинных глаз!..»
Тиха терраса у реки.
Спят Сембобитис и Менкера.
Завоет в роще пальм пантера,
Завьются змеи в тростники, —
И снова тишь. Тоской объят,
Царь погружается в безгрезье…
Склонился ангел в нежной позе,
Твердит, что вымышлен Сабат…
Все это-сон, мечта, каприз…
Извечный вымысел вселенский…
…В стране Сабат царь Комагенский
Берет горящую Балькис!

Как элегантна осень в городе,
Где в ратуше дух моды внедрен!
Куда вы только ни посмотрите —
Везде на клумбах рододендрон…

Как лоско матовы и дымчаты
Пласты смолового асфальта,
И как корректно-переливчаты
Слова констэблевого альта!

Маркизы, древья улиц стриженных,
Блестят кокетливо и ало;
В лиловом инее — их, выжженных
Улыбкой солнца, тишь спаяла.

Надменен вылощенный памятник
(И глуповат! — прибавлю в скобках…)
Из пыли летней вынут громотник
Рукой детей, от лени робких.

А в лиловеющие сумерки, —
Торцами вздорного проспекта, —
Зевают в фаэтонах грумики,
Окукленные для эффекта…

Костюм кокоток так аляповат…
Картавый смех под блесткий веер…
И фантазер на пунце Запада
Зовет в страну своих феерий!..

Его душа — заплеванный Грааль,
Его уста — орозенная язва…
Так: ядосмех сменяла скорби спазма,
Без слез рыдал иронящий Уайльд.

У знатных дам, смакуя Ривезальт,
Он ощущал, как едкая миазма
Щекочет мозг, — щемящего сарказма
Змея ползла в сигарную вуаль…

Вселенец, заключенный в смокинг дэнди,
Он тропик перенес на вечный ледник, —
И солнечна была его тоска!

Палач-эстет и фанатичный патер,
По лабиринту шхер к морям фарватер,
За красоту покаранный Оскар!

Трагичный юморист, юмористичный трагик,
Лукавый гуманист, гуманный ловелас,
На Францию смотря прищуром зорких глаз,
Он тек по ней, как ключ — в одобренном овраге.

Входил ли в форт Beaumonde [5] Beaumonde — высший свет (фр.) , пред ним спускались флаги,
Спускался ли в Разврат — дышал как водолаз,
Смотрел, шутил, вздыхал и после вел рассказ
Словами между букв, пером не по бумаге.

Маркиза ль, нищая, кокотка ль, буржуа, —
Но женщина его пленительно свежа,
Незримой, изнутри, лазорью осиянна…

Художник-ювелир сердец и тела дам,
Садовник девьих грез, он зрил в шантане храм,
И в этом — творчество Гюи де Мопассана.

Его мотив — для сердца амулет,
А мой сонет — его челу корона.
Поют шаги: Офелия, Гамлет,
Вильгельм, Реймонд, Филина и Миньона.

И тени их баюкают мой сон
В ночь летнюю, колдуя мозг певучий.
Им флейтой сердце трелит в унисон,
Лия лучи сверкающих созвучий.

Слух пьет узор ньюансов увертюр.
Крыла ажурной грацией амур
Колышет грудь кокетливой Филины.

А вот страна, где звонок аромат,
Где персики влюбляются в гранат,
Где взоры женщин сочны, как маслины.

Я прикажу оркестру, где-нибудь в людном месте,
В память Масснэ исполнить выпуклые попурри
Из грациоз его же. Слушайте, капельмейстер:
Будьте построже с темпом для партитур — «causerie»! [6] Сauserie — непринужденный разговор, легкая беседа (фр.)