Игорь Губерман - Седьмой дневник

Себе красотку из Йемена
он в жёны взял, служа примером,
что два еврейские колена
соединить возможно хером.

А убежав от суеты,
в часы, когда повсюду спали,
трёх деток редкой красоты
он настругал на радость Тали.

С охотой он и ест, и пьёт,
всех веселит, судьбу не хает,
и так при случае поёт,
что Пугачёва отдыхает.

Весь век живя среди людей,
он не застыл, хотя начальник,
и много всяческих идей
он дарит нам, кипя, как чайник.

Со всеми он живёт в ладу,
ему забавна глупость наша,
он даже хвалит ту бурду,
что густо варит Окунь Саша.

Ценя его за ум и сметку,
я очень с Ициком дружу,
и с ним бы я пошёл в разведку,
но, слава Богу, не хожу.

Ему сегодня шестьдесят,
но только что ему с того,
и ни минуты не висят
без дела органы его.

Сияет свет на наших лицах,
пойдём – куда ни позови.
Мы очень рады, милый Ицик,
что современники твои.

Порядок пьянства не наруша,
хотел бы я сказать сейчас:
спасибо, милая Танюша,
что родилась в семье у нас.

Вполне с душой твоею тонкой
(да и с повадкой заодно)
могла родиться ты японкой —
ходила б, дура, в кимоно.

Весьма подвижная девица,
лицом румяна и бела,
могла француженкой родиться —
какой бы блядью ты была!

В тебе есть нечто и славянское,
российской кротости пример:
налит коньяк или шампанское —
тебе один по сути хер.

Хоть на сердечные дела
бывала ты порой в обиде,
но чудных дочек родила,
а это – счастье в чистом виде.

Являя чудо доброты
на поле родственном тернистом,
совсем не била брата ты,
и вырос он авантюристом.

Твоё презрение к наукам,
семье известное давно,
ты передашь, конечно, внукам,
у дочек есть уже оно.

Твоё душевное тепло
всегда уют нам щедро дарит:
куда бы время ни текло,
а рядом Таня кашу варит.

Ты легкомысленна в папашу,
а в мать – по-женски ты умна;
прими любовь, Танюша, нашу,
и что налито – пей до дна!

Всех наших бед и радостей источник,
всех органов лихой руководитель —
таинственный и сложный позвоночник,
спинного мозга верный охранитель.

Он правит нашей хваткой деловой
и мудростью, прославленной в веках,
мы думаем отнюдь не головой,
а мозгом, затаённым в позвонках.

И знали уже древние народы:
какие ни случатся воспаления,
все боли наши, хвори и невзгоды
зависят от спинного управления.

И если человек – подлец и склочник
и пакости творить ему с руки —
виновен в этом тоже позвоночник,
шестой и двадцать третий позвонки.

И скрягу если мучают запоры,
он тужится, не спит и одинок,
здесь только об одном возможны споры —
какой затронут порчей позвонок.

Мужчина средних лет в любой момент
готов улечься с женщиной, ликуя,
а если бедолага импотент —
ослабли позвонки в районе хуя.

А пятый позвонок – совсем особый,
загадка его тайною покрыта,
рождает он порывы тёмной злобы
у тёмного душой антисемита.

Один лишь позвоночник виноват,
что бьёт жену подвыпивший мужчина,
и даже если кто мудаковат —
сокрыта в позвонках тому причина.

Но что бы ни случилось с человеками,
какие хвори тело ни гнетут,
убогими и хмурыми калеками
они к Борису Шильману идут.

От Бори выходя, они смеются,
уху едят на травке у реки,
и так, не зная удержу, ебутся,
что видно, как окрепли позвонки.

Хребту спинному оду посвящая,
сказать хочу я с искренним волнением:
живи, Борис, и дальше, восхищая
весь мир своим целительным умением!

Мужика к высотам духа
кто весь век ведёт?
Маруха.

Если в горле стало сухо,
кто стакан нальёт?
Маруха.

Твёрже стали, мягче пуха
в нашей жизни кто?
Маруха.

Если всё темно и глухо,
кто утешит нас?
Маруха.

Если вдруг повалит пруха,
кто разделит фарт?
Маруха.

Кто назойливо, как муха,
мысли нам жужжит?
Маруха.

Кто, хотя у мужа брюхо,
ценит мужа в нём?
Маруха.

Я Витю знаю хорошо,
хочу воспеть его харизму.
Он очень долгий путь прошёл
от онанизма к сионизму.

С медалью Витя школу кончил,
ему ученье не обрыдло,
и стал он грызть науки пончик,
стремясь добраться до повидла.

Плетя узор цифирной пряжи,
он тихо жил в подлунном мире,
и по рассеянности даже
зачал детей подруге Ире.