Варлам Шаламов - Колымские тетради

Ты на лице моем не сможешь
Разгладить складок и морщин —
Тайгой протравленный на коже
Рельеф ущелий и лощин.

Твоей — и то не хватит силы,
Чтоб я забыл, в конце концов,
Глухие братские могилы
Моих нетленных мертвецов.

И, понимая с полуслова
Мои желанья и мечты,
Готова вся природа снова
Вписаться в скорбные листы,

Чтоб, выполняя назначенья
Моих знахарок и врачей,
Она сама была леченьем
От одиночества ночей.

Здесь суть и высшее значенье,
И все покорно служит ей:
И шорох трав, и рек теченье,
И резкость солнечных лучей.

Тому, кто выпросил, кто видел
Ее пророческие сны,
Людские боли и обиды
Бывают вовсе не страшны.

И солнце выйдет на заставы,
Забыв про камень городской,
Сушить заплаканные травы
Своей родительской рукой.
………………………………
Во всяком счастье, слишком зрелом,
Есть червоточинка, изъян,
И только с ним, по сути дела,
Оно вмещается в роман.

Вулканом трещины застонут,
И лава хлынет через край,
Тогда чертит рука Мильтона
Потерянный и Возвращенный рай.

И возмечтать о счастье полном
Решались только дураки,
Что вспять повертывают волны
И шепчут грустные стихи.

Во всяком счастье, порознь жданном,
Есть неоткрытый материк,
Чужая звездная туманность,
Непобежденный горный пик.

Но, не наскучив восхожденьем,
Стремимся к новой высоте,
И каждое твое движенье
Под стать душевной красоте.

Земля нехоженые тропы
Оберегает от людей,
По гроб напуганных потопом
И толкотней ковчежных дней.

На устаревшие двухверстки
Мы полагаться не должны,
И ни Чарджуя, ни Обдорска
Нам измеренья не нужны.

Мы карту новую начертим
Для нашей выдумки — земли,
Куда пути сильнее смерти
Неотвратимо привели.

И в такт лирическим балладам
Романса вздрагивает ритм:
Она идет со мною рядом
И про любовь мне говорит.

Мы дышим тяжело,
Мы экономим фразы,
Спустившись вниз, в тепло
Сгустившегося газа.

Но здешний кислород,
Расхваленный рекламой,
Почти не лезет в рот,
Хотя он тог же самый,

Который много раз
Когда-то мы вдыхали,
Еще не пяля глаз
На сумрачные дали.

Мы ищем на земле
Соснового озона,
Расцвеченных полей
И летнего сезона.

Целебный кислород
Собрав с лесной опушки,
Сосем, прижавши рот
К резиновой подушке.

Едва вмещает голова
Круженье бреда
И эти горькие слова
Тверской беседы.

Иероглиф могильных плит
В дыму метели.
Мы сами тоже, как гранит,
Оледенели.

И лишь руки твоей тепло
Внушит надежду,
Что будет все, судьбе назло,
Таким, как прежде.

И мимо слов и мимо фраз
Вдвоем проходим,
И ты ведешь скупой рассказ
Каким-то кодом.

И у окна придется мне
Пред Новым годом
На лунном корчиться огне
За переводом.

Круженье лет, круженье лиц
И снега бисер,
Клочки разорванных страниц
Последних писем.

И одинокий старый храм
Для «Всех Скорбящих»,
И тот, ненужный больше нам,
Почтовый ящик.

Чтоб торопиться умирать,
Достаточны причины,
Но не хочу объектом стать
Судебной медицины.

Я все еще люблю рассвет
Чистейшей акварели,
Люблю луны латунный свет
И жаворонков трели…

Я с лета приберег цветы
Для той могилы,
Куда легли бы я и ты
Совсем нагими.

Но я — я все еще живу,
И я не вправе
Лечь в эту мертвую траву
Себя заставить.

Своими я похороню
Тебя руками,
Я ни слезы не уроню
На мерзлый камень.

Я повторю твои слова,
Твои проклятья,
Пускай седеет голова,
Ветшает платье.

И колют мне глаза кусты,
Где без дороги
Шагали только я и ты
Путями Бога.

Иду, дорогу пробивая
Во мгле, к мерцающей скале,
Кусты ольховые ломая
И пригибая их к земле.

И жизнь надломится, как веха
Путей оставшихся в живых,
Не знавших поводов для смеха
Среди скитаний снеговых.

Цветка иссушенное тело
Вторично встретилось с весной,
Оно худело и желтело,
Дрожа под коркой ледяной.

Все краски смыты, точно хлором
Белели пестрые цветы.
Остались тонкие узоры,
Растенья четкие черты.

И у крыльца чужого дома
Цветок к сырой земле приник,
И он опасен, как солома,
Что может вспыхнуть каждый миг.

Здесь человек в привычной позе
Зовет на помощь чудеса,
И пальцем, съеденным морозом,
Он тычет прямо в небеса.

Тот палец — он давно отрезан.
А боль осталась, как фантом,
Как, если высказаться трезво,
Химера возвращенья в дом…

И, как на цезарской арене,
К народу руки тянет он,
Сведя в свой стон мольбы и пени
И жалобный оставив тон.

Он сам — Христос, он сам — распятый.
И язвы гнойные цинги —
Как воспаленные стигматы
Прикосновения тайги.

В моем, еще недавнем прошлом,
На солнце камни раскаля,
Босые, пыльные подошвы
Палила мне моя земля.

И я стонал в клещах мороза,
Что ногти с мясом вырвал мне,
Рукой обламывал я слезы,
И это было не во сне.

Там я в сравнениях избитых
Искал избитых правоту,
Там самый день был средством пыток,
Что применяются в аду.

Я мял в ладонях, полных страха,
Седые потные виски,
Моя соленая рубаха
Легко ломалась на куски.

Я ел, как зверь, рыча над пищей.
Казался чудом из чудес
Листок простой бумаги писчей,
С небес слетевший в темный лес.

Я пил, как зверь, лакая воду,
Мочил отросшие усы.
Я жил не месяцем, не годом,
Я жить решался на часы.

И каждый вечер, в удивленье,
Что до сих пор еще живой,
Я повторял стихотворенья
И снова слышал голос твой.

И я шептал их, как молитвы,
Их почитал живой водой,
И образком, хранящим в битве,
И путеводною звездой.

Они единственною связью
С иною жизнью были там,
Где мир душил житейской грязью
И смерть ходила по пятам.