Игорь Северянин - Том 2. Поэзоантракт

Это было в счастливой Миррэлии,
В синей тени лазоревых слив.
Златолира же оменестрелила
Сердцу Игоря сладостный миф.

Слепая Зигрид девушкой была.
Слепая Зигрид с матерью жила.
Их дом стоял над речкою в лесу.
Их сад впивал заристую росу.

До старого села недалеко.
Им Диза приносила молоко,
Хорошенькая шведка из села.
Слепая Зигрид девушкой была.

Она была добра и молода,
Но так уродлива и так худа,
Что ни один прохожий селянин
Не звал ее в траву своих долин.

Коротко ль, долго ль — только жизнь текла.
Слепая Зигрид девушкой жила.
Слепая Зигрид жаждала любить:
Ах, кто придет любовью упоить?

Никто не шел, но шел за годом год.
Слепая Зигрид верить устает,
Слепая Зигрид столько знает слез,
Что весь от них растрескался утес…

И старый дом, и затаенный сад,
Уже, дрожа, обрушиться грозят.
И безобразный лик ее слепой
Все безобразней с каждою весной.

И час настал: в закатный час один
Пришел ее мечтанный властелин…
Седой скопец… и, увидав ее,
Вскричал: «Отдайте прошлое мое!»

Но он заглох, его безумный крик:
Холодный труп к груди его приник.
Слепая Зигрид девою жила, —
Слепая Зигрид девой умерла.

«Привиденье Финского залива»,
Океанский пароход-экспресс,
Пятый день в Бостон плывет кичливо,
Всем другим судам наперерез.

Чудо современного комфорта —
Тысячи вмещающий людей —
Он таит от швабры до офорта
Все в себе, как некий чародей.

Ресторан, читальня и бассейны;
На стеклянных палубах сады,
Где электроветры цветовейны
Знойною прохладой резеды.

За кувертом строгого брэкфэста
Оживленно важен табль-д-от.
Едет Эльгра, юная невеста,
К лейтенанту Гаррису во флот.

А по вечерам в концертозале
Тонкий симфонический оркестр,
Что бы вы ему ни заказали,
Вносит в номеров своих реестр.

И еще вчера, кипя как гейзер,
Меломанов в море чаровал
Скорбью упояющий «Тангейзер»,
Пламенно наращивая вал.

И еще вчера из «Нибелунгов»
Вылетал валькирий хоровод,
И случайно мимо шедший юнга
Каменел, готовый на полет…

А сегодня важную персону —
Дрезденского мэра — студят льдом,
И оркестр играет «Брабансону»,
Вставши с мест и чувствуя подъем.

Побледнела девушка-норвежка
И за Джэка Гарриса дрожит,
А на палубе и шум, и спешка:
Их германский крейсер сторожит!

Но среди сумятицы и гама,
Голосов взволнованных среди,
Слышит Эльгра крик: «Иокагама
Показалась близко впереди!..»

Точно так: под солнценосным флагом
Шел дредноут прямо на врага,
Уходящего архипелагом, —
Несомненно, немец убегал.

Но теряя ценную добычу —
Английский громадный пароход —
Немец вспомнил подлый свой обычай:
Беззащитный умерщвлять народ.

К пароходу встав вполоборота,
За снарядом выпускал снаряд,
А корабль японский отчего-то
Промахнулся много раз подряд…

Вдруг снаряд двенадцатидюймовый
В пароходный грохнулся котел,
И взревел гигант, взлететь готовый,
Как смертельно раненный орел.

Умирали, гибли, погибали
Матери, и дети, и мужья,
Взвизгивали, выли и стонали
В ненасытной жажде бытия…

Падали, кусали ближним горла
И родных отталкивали в грудь:
Ведь на них смотрели пушек жерла!
Ведь, поймите, страшно им тонуть!

Только б жить! в болезнях, в нищете ли,
Без руки, без глаза — только б жить!
«Только б жить!» — несчастные хрипели:
«Только б как-нибудь еще побыть…»

Был из них один самоотвержен;
Но, бросая в шлюпку двух детей,
И толпою женщин ниц повержен,
Озверел и стал душить людей.

Женщины, лишенные рассудка,
Умоляли взять их пред концом,
А мужчины вздрагивали жутко,
Били их по лицам кулаком…

Что — комфорт! искусства! все изыски
Кушаний, науки и идей! —
Если люди в постоянном риске,
Если вещь бессмертнее людей?!

Полгода не видясь с тобою,
Полгода с Эльвиной живя,
Грушу и болею душою,
Отрады не ведаю я.
Любимая мною когда-то
И брошенная для другой!
Как грубо душа твоя смята!
Как шумно нарушен покой!
Оставил тебя для Эльвины,
Бессмертно ее полюбя.
Но в зелени нашей долины
Могу ль позабыть я тебя?
Тебя я сердечно жалею
И сам пред собою не лгу:
Тебя позабыть не умею,
Вернуться к тебе не могу.
И ныне, в безумстве страданий,
Теряясь смятенной душой,
К тебе прихожу для признаний,
Как некто не вовсе чужой…
Найдем же какой-нибудь выход
Из тягостного тупика.
Рассудим ужасное тихо:
Довольно мучений пока.

Полгода не видясь с тобою,
Полгода кроваво скорбя,
Работала я над собою,
Смирялась, любила тебя.
Когда-то тобою любима,
Оставленная для другой,
Как мать, как крыло серафима,
Я мысленно вечно с тобой.
Но в сердце нет злобы к Эльвине:
Ты любишь ее и любим.
Ко мне же приходишь ты ныне,
Как ходят к умершим своим.
Роланд! я приемлю спокойно
Назначенный свыше удел.
Да буду тебя я достойна,
Раз видеть меня захотел.
Ничем вас, друзья, не обижу:
Вы — милые гости мои.
Я знаю, я слышу, я вижу
Великую тайну любви!

Полгода живя с нелюбимым,
Полгода живя — не живя,
Завидую тающим дымам,
Туманам завидую я.
Рассеиться и испариться —
Лелеемая мной мечта.
Во мне он увидел царицу —
Тринадцатую у креста.
И только во имя чувства,
Во имя величья его
И связанного с ним искусства
Я не говорю ничего.
Но если б он мог вернуться,
Тоскующая, к тебе,
Сумела бы я очнуться
Наперекор судьбе.
Но, впрочем, не все равно ли
С кем тусклую жизнь прожить? —
Ведь в сердце черно от боли,
Ведь некого здесь любить!

Я плачу о радостных веснах,
С тобой проведенных вдвоем,
Я плачу о кленах и соснах,
О счастьи плачу своем,
Я плачу о бедном ребенке,
О нашем ребенке больном,
О забытой тобой иконке,
Мной данной тебе в былом.
Я плачу о мертвой маме,
О мертвой маме своей,
О твоей Прекрасной Даме —
Бессердечной Эльвине твоей.
Но плачу всего больнее
Не о ребенке, не о себе,
Я плачу, вся цепенея,
Исключительно о тебе.
Я плачу, что ты ее любишь,
Но ею ты не любим,
Я плачу, что ты погубишь
Свой гений сердцем своим.
Я плачу, что нет спасенья,
Возврата, исходов нет.
Я плачу, что ты — в смятеньи,
Я плачу, что ты — поэт!