Игорь Северянин - Том 4. Классические розы

Здесь все пропоцелуено насквозь,
И здесь слова такие возникали,
Что, если б влить в бокал их удалось,
Они вином заискрятся в бокале!

Закатным солнцем озаренная
И солнце озарив закатное,
Влекуще-недоговоренная,
Идет высокая и статная.

Идет тропинкой средь акации
Под ветками ореха грецкого.
И столько романтичной грации
В движеньях тела полудетского.

Тропа все круче между выемки.
Лицо идущей так мечтательно.
И платье бежевое с синеньким
На ней сидит очаровательно.

А я в окно смотрю, трепещущий
И упоенье предвкушающий,
На стан ее, в закате блещущий,
Прикосновений ожидающий…

И вот уж входит бессловесная,
Самоуверенно-смущенная,
Желанная, всегда прелестная
И, может быть, слегка-влюбленная…

Я видел свершенное диво.
Узнав, будешь им пленена.
В той роще, где было правдиво,
Взошли наших чувств семена.

В той роще, куда и откуда
Ходили с тобой по утрам,
Я видел свершенное чудо,
И роща отныне — мой храм.

Ты помнишь ли наши посевы?
Всю искренность помнишь ли ты?
О, все вы, — о, все вы, — о, все вы
Теперь превратились в цветы!

И алостью дикой гвоздики
Покрылась земля, где твоим
Ставал под усладные всклики,
Где двое ставали одним…

И так как все слишком правдиво
Для правду забывшей земли,
Свершилось воистину диво,
И чувства цветами взошли!..

Могло быть так: лет двадцать пять назад,
Там, на воспетой Пушкиным Неве,
Слегка желтел зеленый Летний сад,
В осенней было небо синеве.

И Мраморный дворец стоял в плюще,
Пустело поле марсовых потех.
Я в мягкой черной шляпе и плаще
Дорожкой проходил с одной из тех…

И бонну с девочкою лет пяти
Мы у Крылова встретили тогда
Дитя у нас сверкнуло на пути, —
Как с неба падающая звезда.

Могло быть так.
…И вот, лаская Вас,
Отделаться от мыслей не могу:
Оно — одно: сиянье Ваших глаз
И — девочка на невском берегу!

Ты отдалась вчера на редкость мило:
Так радостно, так просто отдалась.
Ты ждущих глаз своих не опустила,
Встревоженных не опустила глаз.

Была скромна. Слегка порозовела.
Чуть улыбнулась уголками губ.
Покорливое трогательно тело,
И вступ в него — упругий, сладкий вступ.

Ты девушкою, женщина, казалась
По некоторым признакам, но все ж
По-женски и со вкусом отдавалась,
Да так, что, вспомнив, вздрогнешь и вздохнешь.

В те дни, отмеченные всходом
Медовых наших двух недель,
Когда цветы нам пахли медом
Затем, что их касался Лель,

В те дни, когда на лов морены
Шел к мельничному колесу,
И засыпали цикламены
Под вечер в буковом лесу, —

В те дни ты мне принадлежала
Так много ярких, острых раз
И губ своих вонзала жало
Мне в губы меж дурманных фраз.

В те дни все пахло оголтело,
Но больше прочих мне сродни
Был запах женственного тела,
Изнеможенного в те дни…

Стареющий поэт… Два слова — два понятья.
Есть в первом от зимы. Второе — все весна.
И если иногда нерадостны объятья,
Весна — всегда весна, как ни была б грустна.

Стареющий поэт… О, скорбь сопоставленья!
Как жить, как чувствовать и, наконец, как петь,
Когда душа больна избытком вдохновенья
И строфы, как плоды, еще готовы спеть?

Стареющий поэт… Увлажнены ресницы,
Смущенье в голосе и притушенный вздох.
Все чаще женщина невстреченная снится,
И в каждой встреченной мерещится подвох…

Стареющий поэт… Наивный, нежный, кроткий
И вечно юный, независимо от лет.
Не ближе ли он всех стареющей кокотке,
Любовь возведший в культ стареющий поэт?

Я в поисках истин по свету езжу,
Но всюду лишь похоть, коварство, расчет.
И женщина стала почти что вещью,
Листком, что рассчитан на скользкий прочёт:

Рекламной листовкой, что в руки наспех
Суют на проспекте — скорей бы раздать!
Сойдешься с такою, и будут распри:
Ты сирина ловишь — поймаешь дрозда…

Где женщина — книга страниц на триста,
Причем не хватает не меньше двухсот?
Вот их бы восполнить мечтою артиста,
Страницы душистей сиреневых сот!

Во встречи вдумываясь впроскользь,
И от скольжений изнеможен,
«Ты, тающая, не из воска ль?» —
Я вопрошаю таящих жен,

Таящих таянье и, в силу
Уплыва в темень небытия,
Дающих все, что б ни спросила
Душа взыскующая моя.

И знаю: ужас в том, что ровно
В таящих что-то нет ничего,
Что таящие хладнокровно
Не стоят пламени моего…

У меня есть громадное имя,
Ослепительней многих имен.
Ах, я мог потягаться бы с ними,
Но для этого слишком умен…

Я — единственный и одинокий,
Не похожий совсем на других:
Легкомысленный, но и глубокий
И такой неудобный для них…

О бессмертьи своем не забочусь
И пою, как поет соловей.
Я влюбляюсь в мелькнувшую тотчас,
Остываю, пожалуй, скорей…

Да и как бы могло быть иначе, —
Часто ль плоть принимает Мечта?
Но чем чаще мои неудачи,
Но чем лживее женщин уста,

Тем все крепче и пламенней вера,
Что я гибну в напрасной алчбе,
Что искать ее в новых — химера,
Что она, как и раньше, в тебе.

Ах, убежал бы я в предлунье бежевое,
Но обессиливает шаг тоска:
Вот эти яблоньки меня удерживают
И их сажавшая ее рука…

Рука под шарфиком парижским, зябленькая,
Оберегавшая мой каждый шаг.
Не удивительно, что с яблоньками
Связует нежного моя душа…

Вновь целомудрие подруги ландышевое
Мне ль, опрометчивому, уязвить?
Душа вечерняя, от мук оранжевая,
Изнемогающей полна любви…