Вероника Долина - Стихи и песни

У маленькой любви — коротенькие руки,
Коротенькие руки, огромные глаза.
В душе её поют неведомые звуки,
Ей вовсе не нужны земные голоса.

Бесценных сил твоих живёт не отнимая,
Не закрывая глаз, не открывая рта,
Живёт себе, живёт твоя глухонемая
Святая глухота, святая немота.

У маленькой любви — ни зависти, ни лести.
Да и зачем, скажи, ей зависть или лесть?
У маленькой любви — ни совести, ни чести.
Да и почём ей знать, что это где-то есть?

У ней — короткий век. Не плюй в её колодец,
А посмотри смелей самой судьбе в глаза.
Пускай себе живёт на свете твой уродец!
Пускай себе хоть час, пускай хоть полчаса.

У маленькой любви — ни ярости, ни муки.
Звездой взошла на миг, водой ушла в песок.
У маленькой любви — коротенькие руки,
Огромные глаза, да грустный голосок…

У нашей кровяной сестры
игла не ходит мимо вены.
Стихи не требуют игры.
Напротив — подлинной отмены

всех наших прочерков в судьбе,
черновиков, тетрадок тайных,
ночных попутчиков случайных, —
без сожаленья о себе.

Другая, может быть, сестра
другую б выхватила фразу.
А эта так была добра,
что чернота возникла сразу.

И то, что голосом зовем,
а в юности б назвали "гонор",
дверной заполнило проем,
как долго-долгожданный донор.

У той иглы на острие
не кубик льда, но кубик яда.
А в стенку бьет небытие —
ему то больше всех и надо.

Есть венценосному цена —
казалось бы, невероятно,
так вот, Венеция одна
есть путь туда, но не обратно.

Уезжают мои родственники,
Уезжают, тушат свет.
Не коржавины, не бродские —
Среди них поэтов нет.

Это вот такая палуба.
Вот такой аэродром.
Не надрывно, тихо, жалобно —
Да об землю всем нутром.

Ведь смолчишь, страна огромная,
На все стороны одна,
Как пойдет волна погромная,
Ураганная волна…

Пух-перо еще не стелется,
Не увязан узелок —
Но в мою племяшку целится
Цепкий кадровый стрелок.

Уезжают мои родственники.
Затекла уже ладонь…
Не рокфеллеры, не родшильды —
Мелочь, жалость, шелупонь.

Взоры станут неопасливы,
Стихнут дети на руках,
И родные будут счастливы
На далеких берегах…

Я сижу, чаек завариваю,
Изогнув дугою бровь.
Я шаманю, заговариваю,
Останавливаю кровь.

Если песенкой открытою
Капнуть в деготь не дыша,
Кровь пребудет непролитою,
Неразбитою — душа.

Уйди из-под этой крыши.
Ты вырос выше,
Ты вырос слишком,
Уйди же, слышишь!

А дом твой отходит к брату.
Ты в нём ничего не трогай,
А иди своею дорогой
И забудь дорогу обратно.

А землю твою — разделим.
Ведь мы ж за неё радеем,
А ты все равно бездельник.
Ведь ты ж бродяга, брательник!

А невесту твою — другому.
Да он и покрепче будет.
А она, как уйдет из дому,
Поплачет и все забудет.

Да что ж ты стоишь, постылый?
Уйди, помилуй!
У ней ведь уже колечко.
Иль хочешь держать им свечку?

Ведь там уж и свадьба тоже…
А он, уходя, в окошко
"Прощай — кричит — моя крошка!"
"Прости — кричит — меня, Боже!"

Усталость преодолевая,
Бреду домой, едва дыша.
Но тлеет точка болевая —
Её ещё зовут душа.
Сервиз домашний, запах чайный,
Такой знакомый и простой,
И взгляд, нечаянно печальный,
И детский профиль золотой.

Вот настроенье нулевое,
Тоска и смута вновь и вновь.
А вот раненье пулевое,
Его ещё зовут любовь.
Мне жребий выпал бесталанный,
И я над ним три года бьюсь.
Меня не бойся, мой желанный!
Я и сама тебя боюсь.

Гляжу, от боли неживая,
Сквозь чёрный мрак — на алый круг.
Вот эта рана ножевая —
Твоих же рук, мой бывший друг!
Спеши сложить свои пожитки,
О том, что было, не тужи!
Суши в альбоме маргаритки,
Раз в доме снова ни души.

Усталость преодолевая,
Бреду домой, едва дыша.
Но тлеет точка болевая —
Её ещё зовут душа.
Я знаю, поздно или рано
Помру под бременем грехов.
Но все мои былые раны —
Живут под именем стихов.

Харе Кришна, Харе Кришна,
Как начало чудной сказки,
Что-то вроде "жили-были…",
Чушь, волшебный шепоток.
Аист спит в гнезде на крыше,
Спят скворцы и трясогузки.
На печи горшки застыли,
Остывает кипяток.
Тише. Ночь сомкнула веки.
Камень спит, трава и ветер,
Конь в конюшне, мышь в амбаре,
Звезды в темных облаках.
Спят долины, горы, реки.
Ночь. Уснуло все на свете.
Кришна, Кришна, Харе, Харе…
Спит младенец на руках.
Носит мать дитя по дому,
То ласкает, то колышет,
И поет ему чуть слышно
Песню странную свою.
Бык во сне жует солому,
И дитя спокойно дышит.
Харе Кришна, Харе Кришна,
Баю баюшки-баю.
Тише. Ночь сомкнула веки.
Камень спит, трава и ветер,
Конь в конюшне, мышь в амбаре,
Звезды в темных облаках.
Спят долины, горы, реки.
Ночь. Уснуло все на свете.
Кришна, Кришна, Харе, Харе…
Спит младенец на руках.

Хоть маленький сон, хоть малюсенький —
Взгляну на тебя, ничего.
Вот видишь — молюсь и молюсь тебе,
Беспечное ты божество.
За дымной завесой, за пыльною,
И губы ладонью закрыл,
Боишься, я крикну: "Забыл меня".
А ты ничего не забыл.

Хочу увидеть тебя в костюме,
Волшебно-серо-стальном костюме,
Конечно, прежде иного хотелось,
Но это было вотще, вотще.
А я уже и не рвусь на части,
Чего ж я буду рваться на части,
Ведь ты теперь большое начальство,
Да и вообще, и вообще,
И вообще, и вообще, и вообще…

Циркач, разбейся в небе!
Гимнаст, лети во мгле!
Что об актерском хлебе
Там знают, на Земле?

Нам облако постелют —
Как будто пух — перо.
А на Земле поделят
Нехитрое добро.

Румяна и белила,
И куртка поновей.
Фортуна обделила
Бродяжьих сыновей

И дочерей прекрасных,
Что пляшут так легко
В сиреневых и красных,
В серебряных трико!

Несытая фортуна,
Нехлебные дела.
Видать, сама фортуна
Артисткою была.